Шум и ярость

Фолкнер Уильям Катберт

Что верно, то верно. Всегда можем. Четвертое письмо сегодняшнее – от него, но я и не вскрывая знаю, о чем там. Я его письма уже сам писать бы мог или читать мамаше наизусть, набавив десять долларов для верности. Но то, третье, меня так и подмывало проверить. Прямо чувство такое, что уже надо ждать от нее очередной каверзы. С того первого раза она поумнела все же. Я тогда ей быстро дал понять, что со мной – это не с отцом иметь дело. Стали засыпать могилу, матушка расплакалась, конечно, и дядя Мори усадил ее в карету и укатил с ней. «А ты, – говорит, – сядешь в любой другой экипаж; тебя, говорит, каждый с удовольствием подвезет. А

мне придется сейчас сопровождать матушку». Я хотел ему сказать: «Да-да, оплошность ваша, конечно. Вам надо было две бутылки взять, а не одну». Но вспомнил, где мы, и промолчал. Им что, пускай я мокну, зато мамаша хоть всласть набеспокоится, что я воспаление легких схвачу.

Подумал я про все это, посмотрел, как они туда землю валят, шлепают грязь заступами, вроде раствор для кирпичей готовят или забор ставят, и стало не по себе как-то так, и я решил пройтись, что ли. Но если пойду по дороге в город, то они нагонят в экипажах, сажать к себе станут, и я подался от дороги к негритянскому погосту. Встал от дождя под деревьями, где слегка только покапывало и откуда видно будет, когда кончат и уедут. Скоро все уехали, я еще чуть подождал, потом пошел оттуда.

Трава вся мокрая, и я иду по тропке – и только у самой уже почти могилы увидал ее: стоит в черной дождевой накидке и на цветы глядит. Я сразу понял, кто это, – еще прежде чем она обернулась, посмотрела, подняла вуаль.

– Здравствуй, Джейсон, – говорит и руку подает. Поздоровались мы с ней.

– Ты зачем здесь? – говорю. – Ты же как будто дала обещание не ездить к нам. Я думал, у тебя хватит ума не приезжать.

– Да? – говорит. Отвернулась, смотрит на цветы. Их там было долларов на пятьдесят, не меньше. И Квентину на плиту кто-то положил букетик. – Ума, говоришь?

– Впрочем, меня это не удивляет, – говорю. – Ты же на все способна. Ты ни о ком не думаешь. Тебе на всех плевать.

– А, – говорит. – Ты про свою должность. – Смотрит на могилу. – Мне жаль, Джейсон, что так получилось.

– Сильно тебе жаль, – говорю. – Теперь, значит, кроткие речи в ход пущены. Только напрасно приехала. Наследства нету ни гроша. Мне не веришь – спроси дядю Мори.

– Да никакого мне не нужно наследства, – говорит. Смотрит на могилу. – Почему не сообщили мне? – говорит. – Я случайно увидела в газете. На последней странице. Совсем случайно.

Молчу. Стоим, смотрим на могилу, и мне вспомнилось, как мы маленькие были и всякое такое, и опять стало не по себе, и досада какая-то давит, что теперь дядя Мори все время будет торчать у нас и распоряжаться, как вот сейчас оставил меня под дождем одного добираться домой.

– Да, много ты о нас думаешь, – говорю. – Только умер – сразу шмыг обратно сюда. Но впустую ты хлопочешь. Не думай, что тебе удастся под шумок домой вернуться. Не усидела в седле – пешком ходи, – говорю. – У нас в доме даже имя твое под запретом, – говорю. – Понятно? Мы знать вас не знаем, тебя, его и Квентина, – говорю. – Понятно тебе?

– Понятно, – говорит. – Джейсон, – говорит и смотрит на могилу. – Если ты устроишь, чтобы я ее на минутку увидела, я дам тебе пятьдесят долларов.

– Да у тебя их нету, – говорю.

– А сделаешь? – говорит и на меня не смотрит.

– Сперва деньги покажи, – говорю. – Не верю, чтоб у тебя было пятьдесят долларов.

Смотрю, задвигала руками под накидкой, потом показала руку. А в руке, будь ты неладно, полно денег. Две или три желтенькие бумажки светят.

– Разве он до сих пор шлет тебе деньги? – говорю. – Сколько в месяц?

– Не пятьдесят – сто дам, – говорит. – Сделаешь?

– Но только на минуту, – говорю. – И чтобы все, как я скажу. Я и за тысячу долларов не соглашусь, чтобы она узнала.

– Да, да, – говорит. – Все, как ты скажешь. Только дай мне увидеть ее на минутку. Я ни просить, ни делать ничего больше не стану. Сразу же уеду.

– Давай деньги, – говорю.

– Ты их после получишь, – говорит.

– Не веришь мне? – говорю.

– Не верю, – говорит. – Я слишком тебя знаю. Мы ведь вместе росли.

– Уж кому бы говорить насчет доверия. Ну что же, – говорю. – Под дождем мне стоять здесь нечего. Прощай, – говорю и вроде ухожу.

– Джейсон, – говорит. Я остановился.

– Что – Джейсон? – говорю. – Скорее только. Льет ведь.

– Ладно, – говорит. – Бери. – Вокруг никого. Я вернулся, беру деньги. А она еще не выпускает их. – Но ты сделаешь? – говорит, глядя на меня из-под вуали. – Обещаешь?

– Пусти деньги, – говорю, – пока никого нет. Хочешь, чтоб нас увидел кто-нибудь?

Разжала пальцы. Я спрятал в карман деньги.

– Но сделаешь, Джейсон? – говорит. – Я бы тебя не просила, если бы иначе как-нибудь могла устроить.

– Вот это ты права, что иначе никак не можешь, – говорю. – Обещал – значит, сделаю. Или, может, я не обещал? Но только чтобы все, как я тебе сейчас скажу.

– Хорошо, – говорит, – согласна. – Я сказал ей, где ждать, а сам в городскую конюшню. Прибежал – они как раз выпрягают из кареты. Я к хозяину – заплачено, спрашиваю, уже за карету, он говорит – нет, тогда я говорю, что миссис Компсон забыла одно дело и ей опять нужна карета, – и мне дали. Править сел Минк. Я купил ему сигару, и мы до сумерек ездили по разным улочкам подальше от глаз. Потом Минк сказал, что лошадям пора в конюшню, но я пообещал еще сигару, подъехали мы переулком, и я прошел к дому задним двором. Постоял в передней, определил по голосам, что мать и дядя Мори наверху, и – на кухню. Там Дилси с ней и с Беном. Я взял ее у Дилси, сказал, что матушке потребовалось, – и обратно в дом с ней. Там с вешалки снял дяди Морин макинтош, завернул ее, взял на руки – и в переулок с ней, в карету. Велел Минку ехать на вокзал. Мимо конюшни он боялся, пришлось нам взять в объезд, а потом смотрю – стоит на углу под фонарем, и я говорю Минку, чтобы ехал вдоль тротуарной кромки, а когда скажу: «Гони», чтобы хлестнул лошадей. Я раскутал макинтош, поднес ее к окошку, и Кэдди как увидела, прямо рванулась навстречу.

– Наддай, Минк! – говорю, Минк их кнутом, и мы пронеслись мимо не хуже пожарной бригады. – А теперь, как обещала, – кричу ей, – садись на поезд! – Вижу в заднее стекло – бежит следом. – Хлестни-ка еще разок, – говорю. – Нас дома ждут.

Заворачиваем за угол, а она все бежит.

Вечером пересчитал деньги, спрятал, и настроение стало нормальное. Это тебе наука будет, приговариваю про себя. Лишила человека должности и думала, что это тебе так сойдет. Мне же и в мысль не приходило, что она не сдержит обещания, не уедет тем поездом. Я тогда их еще мало знал, как дурачок им верил. А на следующее утро – пропади ты пропадом – является прямо в магазин, хорошо еще, вуаль опущена и ни с кем ни слова. День субботний, так что с утра Эрла не было, я сижу за столом в задней комнате, и она прямо ко мне быстрым шагом.