Шумный балаган
Шрифт:
– Не дождется, – мрачно усмехнулся Костя.
Он не строил иллюзий насчет Кати. Не той она породы, чтобы ждать его из тюрьмы и тем более хранить ему верность. Она стрекоза по своей сути и будет петь, пока не пропоет лето красное. Петь будет. Тем, кто платит. И танцевать. С теми, кто ее ужинает. Любил ее Костя. И даже страдал, пока мысленно смирялся с тем, что скоро она забудет о нем. Смирялся, но пока что до полного смирения очень далеко.
– А это как сказать. Любит она тебя.
– Кто вам такое сказал? – удивленно посмотрел он на опера.
– Я сам это понял. Екатерина твоя, можно сказать,
– Это что, намек?
– Намек на что? – не понял Миронов.
– На толстые обстоятельства. Если я не признаюсь, то вы возьметесь за моих друзей.
– У меня и в мыслях не было. Но если Екатерина вдруг вернется домой, у нее могут начаться проблемы. Например, дача ложных показаний. Только не подумай, что я тебя шантажирую. Если ты не признаешь своей вины, то следствию придется искать дополнительные доказательства.
– Я все понял, – кивнул Костя.
Действительно, непохоже было, чтобы Миронов его шантажировал. Но так же верно, что ни Кате, ни Антону, ни Леньке не будет покоя, пока Костя не признается в содеянном. Прячутся они. И, судя по всему, не очень глубоко. Ведь Костя получал передачи от них – балык, сигареты, все такое. Балык свежий, сигареты хорошие. Похоже, пацаны по-прежнему промышляли рыбой, по-прежнему торговали ею. Если так, то неуловимыми они будут до тех пор, пока менты не возьмутся за них основательно. А Миронов, может, и не зверь по своей натуре, но видно, что сыскарь мудрый. Такой если за что возьмется, то не успокоится, пока не поставит точку.
– Хорошо, я признаюсь. Да, это я стрелял в Кошелева…
Где-то Костя слышал, что признание облегчает душу и смягчает вину. Насчет вины он не знал, но душу не облегчил, это точно. Не тяготило его душу чувство вины. Ведь не в человека он стрелял, а в нелюдя. Даже Миронов это признал.
– Ну вот и отлично, Любимов. Вот тебе ручка, вот бумага. Пиши… Если хочешь, под мою диктовку.
– Нет, я сам.
– Пиши сам, если с усам…
Костя пододвинул к себе чистый лист бумаги и взял протянутую авторучку. Невесело вздохнул. Его не пугала мысль о том, что ему придется писать правду про себя. Гораздо больше его пугала собственная безграмотность. Он не хотел выглядеть в глазах Миронова недоучкой. Не хотелось, но придется. Ведь сколько слов будет в тексте, столько будет и грамматических ошибок. Куча грамматических ошибок в описании одной большой жизненной ошибки. В описании ошибки, за которую приходилось платить своей свободой.
Антон небрежно бросил спортивную сумку на паркетный пол и бухнулся в мягкое удобное кресло.
– Кто не работает, тот не ест. И не живет красиво.
Все лето он впахивал, как вол. Он, Ленька, Женька и Алик. На все ходили, что в море шевелится. Фарт сам лез к ним в сети. Много рыбы взяли, много продали. Устали до чертиков. Зато денег немало взяли. И к ментам в лапы не попались. Все путем, короче.
– А жить красиво – это как? – спросила Катя.
И неожиданно для него села к нему на колени. А юбочка у нее как на грех короткая, и под ней, очень даже может быть, ничего нет. И Леньки с пацанами тоже нет как на грех. Зато у Антона грех вспучился с такой силой, что Катя просто не могла этого не заметить. Заметила. Но ничего не сказала. Только лукаво улыбнулась.
– Ну, когда у тебя все есть, – слегка растерянно ответил Антон.
– А все – это что?
– Ну, деньги. Квартира, смотри, какая…
Квартиру они сняли в южной части Тепломорска. Трехкомнатные апартаменты с полной обстановкой и телефоном. Только за ремонт и мебель хозяйка две цены содрала, так что квартира обошлась втридорога по сравнению с обычной хатой. Но Антон ни о чем не жалел. Ведь он собирался жить здесь с Катей. А она должна была быть вознаграждена за те спартанские условия, в которых ей приходилось жить с ним на природе. Правда, она не жаловалась. Даже сказала, что никогда так хорошо не отдыхала, как этим летом. Накупалась, загорела. Но как бы то ни было, ее тянуло к роскоши. И только сейчас Антон мог позволить это и ей, и себе. Денег заработал, да и волна улеглась – никто их больше не искал: ни менты, ни братва.
– Квартира клевая, – кивнула Катя.
И еще крепче обняла его за шею.
– Но ведь квартира – это еще не все… Женщина еще нужна…
– А, ну да, женщина… – разволновался Антон.
– И чем красивей, тем лучше… Скажи, я красивая?
– Спрашиваешь!
– Я тебе нравлюсь? Можешь не отвечать. Знаю, что нравлюсь. Можешь спросить, нравишься ли ты мне. Ну чего молчишь, спрашивай!
– Ну, спрашиваю!
– А не стану отвечать. Сам должен понять. Думаешь, чего это я вам уху все лето готовила?
– Так ты ж с нами жила.
– А чего с вами жила? От кого-то пряталась? Так меня никто и не искал. А с вами хорошо было. Особенно с тобой.
– Не было у нас ничего.
– По большому счету – нет. А кто за мной подглядывал, когда я купалась?
– А-а… Это тебе показалось.
– А кто прижимался ко мне как бы по-дружески? Обнимал, тискал.
– Ну так по-дружески же, ты сама сказала.
– А почему только по-дружески? Ты что, не мужик?
– Я не мужик?! Мужик! Но ты же с Костей. У вас роман.
– Это ты так думаешь.
– А ты?
– Я думаю, что Костя признал свою вину. Будет суд, будет приговор. А жизнь-то продолжается.
– Но так ты же на свободе остаешься. Ты должна его ждать.
– Ты думаешь, что должна?! Хорошо, буду ждать, если так нужно. И любить буду. Потому что люблю. Но ведь я женщина, я не могу долго без мужчины. А ты не можешь без женщины. Может, есть смысл нам договориться.
– О чем?
– Ты сам знаешь, о чем. И ты знаешь. И твой дружок.
– Ленька здесь при чем?
– А я не о нем. Я о другом твоем дружке.
Катя прижалась щекой к его щеке и медленно, с упоением заелозила попкой по выпуклости в его штанах.
– Ну чего же ты ждешь? – прошептала она.
Действительно, чего он ждет? Да, Костя ему друг по гроб жизни. Но ведь Катя сама домогается. Пусть сама и отвечает перед ним. Да и зачем отвечать, если никто ничего не узнает. А если и узнает кто – все равно Антон не в силах сдержать уже сорвавшегося с цепи зверя. И не так уж и важно, кто помог ему сорваться – Катя или он сам. Важен результат.