Схватка
Шрифт:
И, увидев ее посреди комнаты, не поверил. Смутно различал ее лицо, подсвеченное маячившей за окном луной. И словно бы вместе с морозным ветерком пахнуло от нее участливой грустью. Но ведь Стефка еще не знала ничегошеньки. Он поднялся и шагнул к ней, неожиданной, почти призрачной, будто сотканной из лунного света и запаха талого снега, к которому примешивался аромат зимней хвои. На миг ощутил сквозь шубку ее тепло. Она легонько отстранилась, и он почувствовал неладное…
Видно, все-таки что-то прослышала или догадывается.
— Стефа…
— Тру-ля-ля…
Она немного покружила по комнате, чуть посмеиваясь, роняя какие-то незначащие слова: о близкой весне, что луна над лесом — как живая… От трепетной веселости, какого-то бесшабашного ее озорства веяло смутным ощущением беды, или она жила в нем самом, обостряя чутье?
Тут только он заметил у ног ее, на полу, стопку книг…
— Вот, набрала, тилько все старые, едне сказки…
И он понял, почему от нее пахнет лесом — ходила по хуторам.
— Стеф!
— Да…
— Ты пришла?
— Ну.
Она потянулась к нему и, замерев, потерлась щекой о плечо — даже дыхание перехватило. И он вдруг понял, что сейчас произойдет невероятное, чего он не мог допустить, не имел права…
— Сядь, — сказал он, мягко высвобождаясь, — ты по делу или так?
— Или так…
— Что-нибудь случилось?
— Мама з Ровно пшиехала. Оформила документы. Через десенть дней поедем.
— Ты же не давала согласия!
«Господи, к чему это теперь!»
— Не вем. Цо мне делать, не вем.
Он смотрел с койки, из темного своего угла, как она снова закружила по комнате, дурашливо вертелась на каблучках. Что он мог ей посоветовать сейчас?
А она все расхаживала, изредка поглядывая в окно, словно что-то могла там разглядеть. Потом вдруг присела рядом на топчан. Сказать? Что? Вправе ли он вмешиваться в ее жизнь, если у самого все рушилось?
— Мне не хочется… Я тут родилась, привыкла.
«Не то, не то. А что же, собственно…»
— Анджей… — Она умолкла, точно собираясь с духом. — Ты… — И, неловко рассмеявшись, будто всхлипнув, добавила: — Може, ты еден чловек, которому я верю. Посоветуй… Матка боска!
Самое ужасное было бы сейчас объясниться, вызвать жалость. Он не знал, насколько серьезно ее чувство и, вообще, чего оно стоит в ее годы. Наверное, она бы его не бросила, в чем-то они были похожи, такие разные во всем — он со своим коротким житейским опытом и она — веселая, забавно религиозная, с открытой душой, делавшей ее сестричкой для всех. Он обнял Стефку, ощутил на щеке горячее дыхание, прядь, упавшую ему на глаза, всю ее, теплую, дрожащую, зашедшуюся в жалобном шепоте:
— Анджей, плохо мне, Анджей.
— Что с тобой?..
— Ниц. Мовчи. Вот я пшишла, сама пшишла.
— Стеф, родная моя.
Послышались чьи-то осторожные шаги в прихожей — Юра.
— Товарищ лейтенант, вы спите?
— Нет!
— Хорошо. Потом зайду…
Хлопнула дверь. У него было такое чувство, будто он совершает преступление.
— Стеф, — сказал он, — умру я без тебя.
…Лунный серп под
Потом она осторожно повела губами по его щеке:
— Колючий…
И смешно схватилась за голову:
— Ой, вшистки шпильки потеряла.
— Стеф, — сказал он, — прости меня. Я… не должен был этого делать.
— Не поняла…
— Я, наверное, подлец… У нас ведь нехорошее стряслось.
С шорохом посыпались ее шпильки. Даже в темноте он различил ее отчаянный, ждущий взгляд. Вдруг вскочила и, накинув кофту, бросилась к вешалке. И стала отыскивать пальто.
— Постой, я объясню… Я виноват…
— Не, не виноват, я сама… Ой, зовсим забыла, корова не кормлена…
— О чем ты, я же тебе говорю, у нас беда… Во взводе! Из-за этой кражи. И мне не выпутаться.
Но она, казалось, ничего не слышала и только повторяла:
— Нет, нет, нет… — И все никак не могла попасть в рукава.
— Ты что, не понимаешь, черт подери! Я же тебе русским языком…
— Чего ты лаешься, Анджей, — чуть слышно сказала она, — як ты можешь?
— Прости.
— Як ты мог…
Тишина, точно гром, придавила обоих.
— Да-да, я понимаю… Взводе… Неприятности… То очень важно, — зачастила она, уже держа на весу связку книг, и ни с того ни с сего снова засмеялась и что-то опять заговорила, о каких-то пустяках, об этих сказках, собранных сегодня, пять тоненьких и одна толстая на английском языке… «Пиквик… клуб». Правда, не сказка, зато бардзо смешна.
И, спохватившись, толкнула ногой дверь…
Была — и нет… Как будто и не было вовсе. Все произошло как в дурном сне. Он застонал, как от боли, сжав челюсти. В жизни не плакал. Чего только не пришлось повидать на войне, в спаленных деревнях, скольких похоронил друзей, еще не успевших остыть, минуту назад делившихся махоркой, не подозревая, что это и есть последняя затяжка…
Теперь он жалел, что остался в живых. Никогда не думал, что можно об этом жалеть. Будто оборвалось внутри. Он оделся и выбежал наружу, в мозглую темень, словно все еще не веря, что она ушла. Может, стоит где-то рядом, ждет… И глупо, совсем по-детски ожидая милости у этой холодной ночи, позвал:
— Стеф!
Было тихо и звездно. Он знал, что не пойдет за ней, будет жить эти три оставленных ему дня какой-то незнакомой, неприкаянной жизнью, без ожиданий и надежд. И взгляд его, ослепший от этого звездного пустого неба, словно бы вернулся вовнутрь, в глухие потемки души… Еще кольнула мысль, что подполковник-то уехал не простившись. Вот оно как. А ведь это кое-что значит. Это очень многое значит. Ну что ж, все правильно. Даже весело стало от прихлынувшего отчаяния. Весело и пусто. Оставалось ждать развязки. Уж она-то не замедлит — это он тоже знал.