Схватка
Шрифт:
— За кордон готовились, не иначе, — сказал Довбня. — Видно, поистратились там господа гитлерчуки… А прятали надежно…
Солдаты сгрудились у тесно сложенных в отсеках вещмешков. Сахно развязал один, другой… В сером рассветном сумраке тускло отливало желтизной монетное золото, игольчато сияло разноцветье камней — грудой, в ожерельях, вперемешку с какими-то развороченными, тускло блестевшими штуками. Сахно поддел палочкой одну из них, и Андрея слегка замутило — это была золотая челюсть.
— Цена человеческих
Трое лежали под брезентом, раскинув босые ноги. Андрей старался не смотреть в ту сторону. От усталости и нервного напряжения, пережитого за ночь, в глазах стоял туман, и ближний лес, тронутый дымкой рассвета, казалось, плыл под низким, взволнованным небом.
— Мину в овраг, взорвать. И домой, — послышался за спиной голос Сахно. — Тебе, Данилыч, пришлю свежий наряд, надо прочесать лес и хутора, где-то их дожидался транспорт.
Андрей обернулся. Сахно протянул ему свою беспалую руку, сказал, вздохнув почему-то:
— О ваших действиях немедленно доложу по инстанции. Спасибо за помощь. — И подмигнул Бабенко: — Будь здоров, горобец…
— Не забудь, лейтенант, в семь на выборы, — обронил Довбня. — Отложили на час.
Кто-то тронул Андрея за рукав, он все так же отрешенно взглянул через плечо.
— Помкомвзвода наш плох, — доложил Политкин.
Юра сидел за хатой, прислонясь к стене и закрыв глаза.
— Честно — ты был в больнице? — спросил, подойдя, Андрей.
Сержант разлепил синие губы.
— Ну… немного побыл.
— И удрал? Ясно.
Он попросил Довбню взять с собой помкомвзвода, как только подадут сани, и, кивнув своим, тронулся по тропке к поселку. Шел не спеша, ощущая в ногах странную тяжесть. И как всегда, когда просыпалась старая контузия, позванивало в ушах…
Солдаты отправились к клубу, а он заглянул в белеющее на отшибе здание больницы. Дежурный врач был где-то в палатах: вся в белом, с обтянутой, как яйцо, головой, встала в дверях толстая нянька, наотрез отказавшись впускать в такую рань.
— Да к кому вам? — допытывалась она воинственно, с некоторой подозрительностью вглядываясь в него, и Андрей подумал, что выглядит, наверное, не лучшим образом и надо бы зайти домой, умыться и хотя бы сменить примерзшие к ногам портянки.
Он не ответил няньке, лишь спросил:
— Ночью у вас никто… ничего не случилось?
— Идить, — отшатнулась нянька, — идить отсюдова!
Дома, в исхолодавшей за ночь комнате, он стал переобуваться, стянул сапог и, откинувшись навзничь, точно провалился в яму.
Очнулся он, кажется, тотчас от грохнувшего невдалеке взрыва и долго ничего не мог понять… Откуда-то с улицы доносился людской гомон,
Когда он подбежал к пожарищу, то увидел своих солдат, Довбню и предзавкома, о чем-то сердито споривших.
— Где пожарники? — крикнул он издалека.
Довбня только махнул рукой.
— Гаденыши! Видно, со вчерашнего дня механизм заложили.
«Точный расчет, — мелькнула мысль, — с хорошим запасом. Сейчас бы они уже к границе добрались».
Откуда-то вывернулась черноглазая тетка Гапа, нарядно одетая, в цветастой шали, обвивавшей плечи кожушка, почти весело запричитала:
— Проморгала милиция! Ще добро, шо в шисть не открыла, капут людям.
Какой-то укутанный одеялом малыш, с мамкиных рук удивленно таращившийся на огонь, вдруг тонко, голосисто заревел.
Андрей поежился, представив себе взрыв в переполненном избирательном участке. Его терзала смутная вина — надо было все предусмотреть, рядовой же случай. Хотя разве все их пакости разгадаешь… Стоявший рядом Довбня молчал.
— Данилыч, — вдруг тихо молвила Гапа, тронув старшину за рукав, и в темных очах ее полыхнул ужас. — А Настя-то… Настя там… сгорела…
— Ты что?
— Точно. Ключи взяла для приборки, с дежурства домой не пошла — приберусь, говорит… Цветочки полью…
Сразу несколько баб заголосило в отчаянии. Довбня прикрикнул на них, глядя в гудящее пекло:
— Кончай поминанье! Слезами вы ей поможете?
— Это верно, — поддакнул Копыто, — кто из соседок, ступай на хутор, детей доглядите… — И тотчас одна из старух засеменила к дороге, всхлипывая и утираясь на ходу концом хустки.
Огонь взял силу, с треском пробиваясь сквозь проломанную кровлю.
Народ уже окружил предзавкома, две девчонки с тетрадками списков испуганно жались друг к дружке, заводские покачивали головами, потягивая цигарки, потом все слегка отпрянули от пахнувшего жара: крыша рухнула, зашипели головешки на тающем снегу.
— Нет худа без добра, — сказал Копыто. — Клуб не клуб, бывшая кофейня, старье. Все равно новый строить. Теперь поторопятся.
— Помолчал бы! — огрызнулся Довбня.
В толпе мужской бас обронил зло:
— Надо же, в людей подгадывали.
— Вот они морду свою и выказали, — громко подхватила Гапа. — Всю войну про демократию толковали. Вот ихняя демократия, дезертиры вонючие.
Толпа будто очнулась, и посыпалось со всех сторон — хлестко, с накипевшей лютостью.
— Люди воевали, а они за спинами народ попугивали.