Схватка
Шрифт:
— Александра Васильевна…
— А, это ты, шеф.
Голос ее прозвучал неожиданно певуче и мягко — так говорят добрые тети, встретив на улице соседского ребенка. Надо же…
Она сама, оседлавшая стул-вертушку, была похожа на ребенка. Под темными скобками волос туманились синие, в сизину, глаза. Сине-серые на смугловатом лице — керамическая куколка. Юрий прикрылся рабочим журналом, пытаясь что-то понять в бисере косых столбцов. Пробы, пробы. Поди разберись, что там творится в раскаленном горниле, все равно что стрелять
— Куда же ты, шеф, у тебя ведь ко мне дело.
Он лишь на мгновение обернулся:
— Потом…
Как будто он и впрямь боялся говорить при Семене, такое ощущение — словно его поймали с поличным. Он уже сожалел, что не спросил при нем. А о чем, собственно, спрашивать? Смешно, но тот невольно подслушанный им в конторке разговор о профессоре почему-то не давал покоя. Ведь они упомянули тетрахлорид. Что-то здесь крылось. Имело ли это отношение к их поиску или было отголоском каких-то институтских дел?
Выходили из лаборатории усталые, точно ступали с корабля на твердый берег. Шли по скверу вдоль проспекта. Щемяще пахли проснувшиеся табаки, белые, с осенней подпалинкой.
Только Шурочка, отсидевшая смену у капризной печи, выглядела безразличной. Хрупкая, тонкая, в замшевой куртке и с прической шлемом, как у Тиля Уленшпигеля, шла раскованной походкой, посвистывая.
— Мальчики, сходим в кино?
Глаза ее, чуть удлиненные, с неуловимо-текучим блеском, казалось, смотрели мимо людей.
— Кино? — нахмурился Семен, исподлобья окинув взглядом Шурочку. — А дочку на кого?
Она засмеялась чересчур уж весело:
— А хоть на тебя, — и, словно споткнувшись на слове, зачастила: — С хозяйкой посидит. Или мне четыре стены уготованы? Не в тюрьме живем.
— Ладно, я посижу, — вызвался Семен, как бы подыгрывая Шурочке, — я и ребята за компанию, сразу три няньки.
— Хватит двух. А Юрочка меня в кино сводит, как, шеф?
У него екнуло сердце. Ответь он сразу — выйдет слишком поспешно. Он пробормотал что-то насчет чертежа, над которым им с Петром надо еще посидеть. Но Шурочка уже отстала, взяв под руку Надькина.
— Ну что, Лукич, свезти вас на дачу, что ли? Я ведь с вами за домкрат еще не расквиталась. Внучку прокатим, цветов нарвем…
Слесарь ласково пробубнил, что услуга не стоит трудов. Юрий не мог простить себе неуклюжести — растяпа!
Он перехватил взгляд Семена, угрюмый, рассеянный, затем пошарил глазами в пестрой субботней толпе. Надькина и Шурочки уже не было. То ли свернули домой, то ли в гараж.
Семен, стянув свою рубаху еще на лестнице, сказал как бы
— Что-то мы, ребятки, увязаем. Завтра катану к профессору, с еловым букетом и коньяком в середке — подарок Подмосковья, для смягчения сердца… В договоре обусловлена широкая научная помощь, а он что-то не телится. Они там сами по себе, а мы тут.
И в сердцах пнул ногой дверь.
— Слышал ваш разговор с Чеховской, — сказал Юра, — не совсем понял, о чем речь… Нас касается? — От него не укрылось легкое замешательство Семена, впрочем, он так и не обернулся, лишь досадливо дернул плечом. — Может, есть смысл прощупать какие-то новые ходы?
— Ну как же, — хмыкнул Семен, — план побоку, даешь изобретательство?.. Работаем параллельно, мое дело — доложить результаты…
— Сам же сказал — нам отвечать.
Семен промолчал, думая о своем, а может, просто не принял реплики всерьез, это на него похоже. Едва Юрий успел запереть дверь, как тот уже плескался над ванной, покрякивая от удовольствия.
— А что, братцы, и вправду сходим? Очаровательная «Ведьма». Два часа приглушенных эмоций. Только сначала гуляш. С картошечкой! Бр-р… Чья там очередь стряпать? Петра?
— Юрочкина.
— А-а, шефа? Великолепно! Обожаю Юрочкины обеды. Пересолу не будет, абсолютная гарантия. По причине высокой нравственной устойчивости.
— Не понимаю, — сказал Юрий, — зачем было Чеховскую обманывать? Пошли бы все вместе…
— Обманывать? Петр! Нет, ты слышишь! — загоготал Семен. Плечи его — могучие, в жемчужных каплях — восторженно вздрагивали. — Нет, хватит с нас. Побаловались — и гуд бай. Как сказал Наполеон после Москвы, не будем углубляться…
— Ты… о чем?
— Все о том же. Семейная тайна.
— Трепач…
— Точно.
— Нет, правда?
— Правда. А как же! — Золотой зуб придавал Семену выражение искушенности, и Юрию стало противно — до тошноты.
Он все никак не мог повесить куртку и уйти: пальцы не слушались.
Семен резвился, кося сквозь брызги совиным глазом.
— Не веришь, можешь сам убедиться — эмпирически! Попробуй закинь удочку. Как в свое время наш профессор, — с неожиданной злостью бросил Семен, тяжело задышав. — Впрочем, не знаю, насколько там клюнуло. Ах, ах, легкий флирт, стариковская сентиментальность. А выглядит-то он бодро, сам же видел.
Он обернулся к Юрию, отфыркиваясь, словно вынырнул из воды, лицо его было красно и уже не улыбалось.
— Мелешь чепуху, — уже спокойней сказал Юрий, чувствуя за нападками Семена обычную ревность. Черт знает какие у них с Шурой отношения. — «Убедись… профессор». Что ж она, по-твоему, вещь?
Он торопливо отпихнул Семена от ванны, словно боясь услышать возражение. Но тот уже и сам обходил его сторонкой, с комичной тревогой в хищно расставленных желтоватых глазах.
— Петр, ты слышишь?