Схватка
Шрифт:
— Профессор отверг?
— Тема-то новая, только в план включили, три года в запасе. В общем не поддержал.
— Несмотря на ваши хорошие… дружеские отношения?
— При чем тут отношения?
— Да просто, к слову пришлось. Не подумал.
— А надо думать…
— Извини. — Впервые назвал ее на «ты», но Шурочка словно и не заметила.
— Не так все просто, как кажется. А дружба порой уступает более трезвым соображениям.
Последнего он не понял, но уточнять не стал. Лишь заметил не без упрека:
— Проще
— Зачем? Я не любительница детских сказок.
— Но ведь сама же говорила…
— Сама не сама, хватит! Вилами на воде…
— А спокойней нельзя?
Он почувствовал, что привычно заводится, и постарался отыграть назад:
— Может быть, я чего-то недопонимаю.
— Конечно. А мне вообще наплевать.
— Я считал тебя более…
— Серьезной? Я давала для этого повод?
— Во всяком случае, принципиальной.
— Ну, ладно, — вздохнула она, — не будет об этом, что это мы с тобой всегда на повышенных тонах?
Буфетчица открыла глаза, спросила басом:
— Еще кефирчику, детки? — и снова прилегла на прилавок.
— А знаешь, я тебе завидую, — задумчиво произнесла Шура, отломив от булочки, — все-то тебя волнует.
— Но что-то и тебя в жизни волнует?
— Старость, — сказала она, постукивая ложечкой о зубы, — некрологи, например, кончины. — Улыбочка, не сходившая с ее лица, как-то не вязалась с траурностью слов, и это действовало на нервы. Похоже, что она его разыгрывала, — игра в кошки-мышки. — А что ты, собственно, морщишься? Почему нас должны трогать всякие пустяки, а то, что неизбежно, нет?
— «Неизбе-ежно», — передразнил он ее. — Охи-вздохи, душевная узость, в лучшем случае — притворство. Отсюда и жизнь — завей веревочкой.
— А что, по-твоему, широта? Уткнуться в работу? В этом тоже своя ограниченность. Да еще сознательная. Совсем скучно.
— Тогда влюбись. Радуй людей, расти ребенка. Это же естественно, как земная тяга. Никуда не денешься.
— Любо-овь… Пришла и ушла.
— Ну и пусть. А дело-то есть, любимое дело.
— Ну, сделаю, а потом?
— А там опять…
— Двадцать пять, вышел зайчик погулять. Вдруг охотник…
— Сколько тебе лет?
Шура заторопилась, глянув на часы.
— Ой-ой, засиделась… Пора домой.
— Пожалуйста, — твердо попросил он, — еще минутку.
Она удивленно присела.
— А что, если зайцам по охотнику ударить? Вспомните поподробнее о своем предложении, и мы попытаемся. Ей-богу, а? Использовать для этого диффузионную печь? Там температура тысяча сто — позволяет! Во всяком случае, попытка…
— Победителей не судят?
Он даже зажмурился, так у нее заблестели глаза, в них сияло веселье, удивление и что-то еще, от чего ему стало вдруг жарко…
— Я тебе точно говорю, — пробормотал он, — если будет хоть какой-то прок, хорошие пробы, не отступлюсь, вверх дном все переверну, а своего добьемся. Ну!
Она
Спустя полчаса, когда все трое склонились над журналом, делая последнюю выборку, из конторки вышел Семен. С минуту внимательно глазел на них. Помешкав, сделал ручкой:
— Я в институт, на три дня. Юра, остаешься за меня.
Транзистор, сменивший хрупкую лампу, понес свою бессменную вахту в приемниках и телевизорах, на кораблях и воздушных лайнерах, на земле, под водой и в космосе. А этот, их новенький образец, в предвестье будущей службы, попросту говоря, прихварывал. Крохотный кристалл чистого кремния — умное сердце любой электронной системы, способное превратить едва уловимые электромагнитные волны в мощное звучание, — пока что хранил свои тайны, молчаливо взывая о помощи и защите.
Он был раним, капризен. Малейшая примесь нарушает структуру, и своевольные электроны проскакивают уже по-иному — каким-то своим, им одним ведомым путем.
Для Юрия кристалл был живым существом, вызывавшим нежность, досаду, злость. Заставить его жить, работать, отстоять его права… и самому выстоять. Подчас, размечтавшись, вспоминал он свою полузабытую звезду, с немым укором мигавшую ему из давнего детства, далекого, как сама галактика.
Он привык к конкретности, ей молился, а ее-то пока и не было. Но если истина существовала в мозгу, она должна была отыскаться в действительности. Предложенная Шурой схема оставалась в наброске. Шел поиск. И надо было торопиться, пока Семен болтался где-то в институте, а на столе лежали все те же неутешительные пробы основного варианта.
По вечерам, когда они вчетвером священнодействовали у печи, Шурочку без конца донимали звонки. Приболела дочь, с ней сидела хозяйка, дотошная, видно, старушка, то и дело тревожившая Шурочку по мелочам: сколько капель микстуры, чем лучше запить — молоком или водой, очень горячей или теплой… И Шурочка всякий раз втолковывала ей одно и то же.
Обычно Шура уходила чуть пораньше, торопливо собирая бумаги, точно боялась, что ребята увяжутся следом. «Ребята или я? — думал Юрий. — Глупо. Ни о чем она не догадывается, да и о чем, собственно?.. Ничего нет!»
Но в те два-три часа, что они были вместе, закуток лаборатории превращался в сказку, и Шура поначалу была в ней главной волшебницей, хотя и ужасной трусихой. Они плутали по неведомому лабиринту, где ей уже приходилось бывать, какие-то тропки были знакомы. Всякий раз, обнаруживая веху, она замирала, точно ребенок, у которого в руках впервые вспыхивала спичка, и сама первая хваталась за Юру, как за поводыря. В ней жило удивительное чутье, интуиция. Стоило кому-то подать точную мысль, она тотчас подхватывала, развивала, радостно и вместе с тем пугливо щурясь. Вокруг яркого рта обозначались морщинки, весело поблескивала полоска зубов.