Шведская сказка
Шрифт:
– Как потери списывать? – спросил, прямо в глаза глядя.
Подполковник пожал плечами, посмотрел пристально, на «вы» перешел:
– Да, как хотите. На болезни. Лекарь полковой засвидетельствует.
– И вы, господин подполковник, считаете это в порядке вещей? – с вызовом задал вопрос, не отводя взгляд.
Миклашевич опять пожал плечами:
– Я ж объяснял, - ответил устало, - все бессмысленно. Не старайтесь исправить, сами себя погубите.
– Плевать! – развернулся резко и вылетел из мазанки, не обращая внимания на крики подполковника. Поднялся в седло, хлестнул жеребца, так что тот присел от боли на задние ноги, в роту поскакал. Дорогой остыл маленько, в хате сел за стол, денщику крикнул:
– Давай бумагу, перо, чернила. – За письмо уселся. Отписал Суворову все без утайки. В конце спрашивал: «Ваше превосходительство! Что делать-то мне, как офицеру, который не может боле наблюдать за истязаниями солдат своих? Или помогите, или дайте совет, Христом Богом заклинаю Вас! Преданный Вам и слуга Ваш покорный, капитан полка Стародубовского карабинерного Петька Веселов». Запечатал, адрес вывел и задумался, как отправить-то. Через канцелярию полковую не пройдет. Трубицыну доложат. Не пропустит. Надо Ахромеева спросить, решил.
Капрал болел тяжело, но крепился:
– Ништо, Петр Лексеевич, пару недель, и на поправку пойдет. А письмо… - задумался ненадолго, - шинкарь тута есть, в деревне. Жидовин, но с головой. Коли денег вам не жалко, через него. Сдерет-то много, но отправит куда надобно. Не обманет. Ему-то жить здесь. С нами. Понимает, что спалим ежели что, а самого, с выводком всем, вздернем на воротах. Через него, Петр Лексеевич. – голову опустил на лавку.
– Выздоравливай, Ахромеев, я зайду позже. – Капитан встал порывисто, но солдат за рукав поймал:
– Спасибо вам, ваш бродь. – прохрипел.
– Ты что, Ахромеев? – изумился капитан, - За что?
– За то, что делаете для солдата русского! Спаси Бог вас! – отпустил рукав, отвернул лицо. Веселов покачал головой. Постоял молча над ветераном увечным, потом в шинок отправился. Еврей-хозяин выслушал, улыбкой расползся:
– Для ясновельможного пана офицера все выполним.
– Сколько? – коротко спросил поручик.
– Десять целковых, вашему высокоблагородию ясновельможному пану капитану. – Улыбка стала еще шире.
Не до торговли было. Кинул деньги на стойку. Они исчезли тут же.
– Черт с тобой, шинкарь. Поторопись.
– Не извольте сомневаться, ясновельможный пан. Лейба все исполнит в точности. – Еврей согнулся в поклоне. – Може пан желает еще что? Може дивчину гарную, така исть молоденька… - еврей аж языком прищелкнул, глаза маслянистые закатил томно. Передернуло капитана:
– Нет! – Веселов вышел на улицу.
Прошло почти три недели. Письмо ушло со слов шинкаря, стало быть, ждать ответ надобно. Искалеченные солдаты поправились. На работу к Сташевскому не ходили, Веселов запретил. Остальную роту отправил. Вечерами с Ахромеевым просиживал капитан. Вспоминали молодость, Польшу, Суворова…
– Что ж не женаты-то, господин капитан? – спросил как-то капрал.
– Да, когда, Прокопьич? То в Крыму, то на Кубани, то в Астрахани, то против турка, то супротив татар с ногаями. А то супротив самого Пугача…
– Как и туда? – изумился капрал. Про боль страшную забыл, приподнялся.
– Да нет, - рассмеялся Веселов, - не пришлось. До нас с Лександром Васильевичем управились. Мы этого Пугача в Москву везли в кандалах.
– Ну и как… он-то? – затаив дыханье, спросил солдат.
– Да, обыкновенный. – Пожал плечами Веселов, - Казак он. Но не прост, ох не прост. Александр Васильевич с ним много по пути разговоров разговаривал. Спрашивал Пугача: «И чего ты, Емелька окаянный, казак навроде б добрый, бунтовать-то вздумал?»
– Ну и тот?
– А тот подумал, подумал, да и молвил в ответ: «А это мол, Россию-матушку Бог наказывает. Чрез мое окаянство!». Вот так-то Прокопыч,
– Россию… - задумчиво протянул Ахромеев. – Да и куда ж наказывать-то ее боле? И так житья нет… То войны сплошные, то свои… - не договорил. Зубы стиснул от боли, лег осторожно.
– А что, правду сказывали, что казак энтот, Пугачев, на императора покойного похож сильно? – видно вопрос этот мучил Ахромеева.
– Бунтовщик он, Прокопыч, бунтовщик. И ничего в нем императорского нет! Какой он император. Казак, сказано тебе.
– За народ поднялся-то… - негромко проговорил капрал. – Коли людям жить совсем не стало…
– Бунт это! – уже строже повторил Веселов.
– А что делать-то, ваш бродь? – не унимался солдат. – Вона… как наш измывается.
– Терпеть, Прокопыч. Терпеть только. – Тихо ответил капитан и в пол уставился. Не знал Веселов, что еще мог он сказать сейчас солдату.
– Дык и так. Токмо и терпим. – Усмехнулся Ахромеев.
– Вот и терпи! Отписал я Лександру Васильевичу. Может он светлейшего князя Потемкина известит. Тот-то, сказывают, таких терпеть не может. Вмешается.
– Дожить бы. – И замолчали оба. Каждый о своем думал.
– Дык что ж не женились-то, господин капитан? – вернулся к старому Ахромеев.
– Да говорю ж, когда? Вон, Александр Васильевич, женился, а что толку-то. Одни скандалы. Пред тем, как мне сюда ехать, а ему во Владимир, развелся он окончательно со своей Варварой. То с одним ему изменяла, то с другим… Покудова за ним по степям таскалась все ничего, а как затишье, так за старое. И государыня наша примирить их пыталась, да все без толку. Александр Васильевич так и сказал: «Как не корми, а все в лес, налево тянет!» Сперва с племянником его внучатым спуталась, после с Бекетовым, в Астрахани, бывшим губернатором, потом еще майор один был. Лопнуло терпенье Суворова, выгнал он ее на все четыре стороны.Вот и весь сказ, тебе!
– Да-а, - подивился солдат, - надо ж… у самого Суворова…
– Жизнь солдатская, Прокопыч, и жизнь семейная, не ровни.
Так и коротали вечера в беседах длинных капитан с капралом старым. А время шло. Месяц заканчивался. И чем ближе становился визит очередной командирский, тем сумрачнее было на душе у Веселова. Ответа от Суворова не было. Знать-то не мог капитан, что письмо его в Ундолу под Владимир отправленное, уже не застало адресата. Владимирскую дивизию сменила Петербургская. О том отписал Веселову денщик бывший Суворова Ефим Матвеевич Иванов, управляющий в Ундолах: «Уж ты не гневайся, батюшка, токмо ныне наш благодетель и генерал-поручик обретается ныне в Петербургской дивизии. И письмо твое, Петр Лексеевич, с оказией отправлю к нему в аккурат. А Прошка Дубасов, что состоит при его превосходительстве, передаст».