Шведский всадник
Шрифт:
Бродяга задумался. Чтобы добраться до деревни Ленкен, надо было пройти три мили в ту самую сторону, откуда они пришли. Возможно, эти жалкие поля, по которым они брели, принадлежат именно этому высокородному господину — кузену его собрата по несчастью. И ему вдруг захотелось повидать человека, который позволяет приказчикам, пахарям и овчарам так нагло обманывать и обирать себя.
Дорога была опасной, это он понимал. Попадись он в лапы драгунам, и петля на шею ему обеспечена — не зря же виселицы торчали на всех перекрестках. Но он привык к опасности. Судьба часто ставила его перед выбором: умереть с голоду или быть повешенным. Вот и теперь, когда он решился покончить с бродяжьей жизнью и отдать свою свободу за кусок хлеба и крышу
— Хорошо, я пойду, — сказал он Торнефельду. — Но как его высокографское превосходительство, ваш господин кузен, примет такого ничтожного червя, как я?
— Всякий человек достоин другого человека, — торопливо заговорил Торнефельд, испугавшись, что вор может передумать. — Покажи ему это кольцо, и он узнает, что это я послал тебя. Прежде всего попроси у него денег, чтобы с их помощью я мог добраться до границы. Кроме того, он должен послать мне коляску, теплый плащ, рубашку, шейный платок и красные шелковые чулки.
Бродяга недоверчиво повертел в руке серебряное кольцо, которое Торнефельд снял со своего пальца.
— А если он скажет, что я украл кольцо? — предположил он.
— Нет, не скажет! — заверил его Торнефельд. — А если вдруг что-нибудь и заподозрит, то ты дашь ему свидетельство, что пришел от меня: скажешь, что, когда я еще мальчиком катался с его дочкой с горы, лошади понесли и опрокинули сани. Едва он это услышит, то уж точно поверит, что я послал тебя. И еще он должен мне прислать два кафтана — один парчовый и расшитый цветами, а другой атласный, с фалдами и застежками. И еще круглую шляпу, два черных парика и шелковый шлафрок на ночь…
— А как зовут твоего господина кузена? — спросил бродяга.
— Христиан Эразм Генрих фон Крехвиц из Кляйнроопа, — гордо сказал Торнефельд. — Он собственноручно вынимал меня из купели. Так не забудь о двух черных париках — большом и поменьше, о шляпе и кафтане из атласа!..
Бродяга был уже в дверях. Ледяной ветер ворвался в комнату. Мельник выпрямился и принялся греть руки над углями очага.
— Господин Христиан фон Крехвиц… — бормотал вор себе под нос. — Знавал я его. Старый господин, настоящий барин. Дай ему, Боже, вечный покой!
Он слыхал о кончине фон Крехвица, но не сказал Торнефельду ни слова.
Когда бродяга добрался до деревни, уже начинало смеркаться. Снегопад прекратился, но стужа становилась все более свирепой. Ветер свистел в ушах и обжигал щеки. На сельской улице не было ни души, только большая черная собака с воем носилась между домами и сараями. Из притулившегося на краю деревни кабачка падал на снег луч света, изнутри доносились приглушенные звуки волынки. За тисовой аллеей виднелся господский особняк фон Кляйнроопов; мокро поблескивала черепичная крыша.
Пока бродяга брел к особняку через замерший рыбный пруд, ему в голову вновь полезли мысли о знатном господине, державшем у себя на службе скверных работников и позволявшем им запускать и губить поля. «Почему этот господин фон Крехвиц не высовывает носу из дому? Если бы он только раз поглядел на поля, то сразу же понял бы, что там творится. А может, он ослеп и ничего не видит? Или тяжко болен и не встает с постели? Может, у него чахотка с кровохарканьем и он целыми днями глотает оливковое масло, полынный сок и лакрицу? Тогда ему, конечно, не до хозяйства. Почему же он не ходит смотреть на свои нивы? А вдруг он мечтатель, фантазер и бездельник из тех, что сидят взаперти да вечно раздумывают о том, кого охотнее берут в рай — мужчин или женщин, или о том, как обстоят дела на Луне?.. Или, может быть, он вовсе не бывает в имении? Я готов поставить свой левый карман против правого, что он здесь не живет. Он, верно, заделался городским повесой и проводит все время за танцами, музыкой да фехтованием, а то и просиживает за игорным столом и развлекается с дамочками,
Услышав звон колокольчика и щелканье кнута, бродяга оторвался от своих назойливых мыслей и, торопливо отскочив в сторону, осторожно выглянул из-за снежного сугроба.
По ледяной поверхности пруда медленно и тяжело тащились старые, скрипучие сани, влекомые одной-единственной худой клячей. Истрепанная и рваная кожаная обивка экипажа еще хранила следы былой роскоши. Болтавшийся над козлами маленький фонарь высвечивал лицо кучера, закутанного в старенькую овчину, а один раз бродяга разглядел посиневший от стужи костистый нос, угрюмую складку рта и черную, расчесанную надвое бороду откинувшегося на подушки седока.
Бродяга поднялся из-за сугроба и, качая головой, посмотрел вслед саням.
— Вот, видно, и сам господин фон Крехвиц, — пробормотал он. — Нет, никакой он не мечтатель и не фантазер, и не похоже, что он из тех, кто промотался на баб или продулся в карты. У этого фон Крехвица лицо человека, который сам никогда не получил пистоль да и другим не давал ни трехгрошовика. Жадное и злое лицо. Но почему человек с таким строгим взглядом не может добиться уважения от своих слуг?!
Размышляя подобным образом, бродяга двинулся дальше. Вскоре он подыскал ответ на свой вопрос.
— Вот что! Этот фон Крехвиц, должно быть, в прошлом совершил преступление и теперь скрывается от всего мира. Никто не знает о его злодействе, кроме слуг, но те молчат, а за это вертят им как вздумается. Может, он убил своего брата из-за наследства или извел жену ядом, а его холопы знают это, вот он и боится, что они когда-нибудь покажут на него судьям, и не смеет выжить со двора ни одного бездельника.
Сани остановились перед воротами особняка. Тяжелые створки распахнулись, и у саней появился слуга с фонарем в руке. Он низко и почтительно поклонился, но человек соскочил с подушек, вырвал у кучера кнут и принялся изо всех сил стегать им встречавшего.
— Шельма! Хорек вонючий! — кричал он с такой яростью, что его голос разносился далеко вокруг. — Мужицкое отребье! Жирная свинья! Как ты смел послать мне эти паскудные сани и эту дрянную клячу? Никак сам черт тебя надоумил! Молчать! Я тебе покажу, кто я такой! Ты отведаешь кнута на своей шкуре!
Работник не шевелился, согнувшись и безропотно принимая удары. Наконец человек из саней устало отшвырнул кнут, ворота затворились, и вокруг вновь воцарились тьма и тишина.
— Вот это правильно, вот это по-барски! — шептал бродяга, потирая руки. — Выходит, он все-таки знает, как с ними надо обращаться. Эти жулики лучшего и не стоят! Каждому из них надо вкатить хорошую порцию палок, это уж точно! Но почему же, черт подери, он выбивает пыль из своих слуг по таким мелочам, а о своей пользе позаботиться не может? Почему позволяет изводить свои поля и гноить в земле посевное зерно? Клянусь Господом, я этого не понимаю!