Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь

Потанина Александра Викторовна

В Ачун-нандзун я отправился из Гумбума втроем; я взял с собою старика Сандан Джимбу и тангута Талынтэра. Я поехал верхом на муле, Сандан Джимба на своем осле; кроме того, при нас еще был один осел, принадлежавший Талынтэру; он нес на себе мою постель. Талынтэр шел пешком. Будучи нашим возчиком, он, кроме того, должен был служить нам и в качестве вожака, так как он раз бывал уже в Ачун-нандзуне. За свою службу с ослом он взял с нас по 200 чохов в день. Талынтэр родом из Сань-чуани из одной долины с другим тангутом, Самбарчей, который служил при мне прошлое лето в качестве помощника по собиранию коллекций. Он втерся к нам на службу независимо от нашего на то желания; сначала он отправился на собственный страх в город Нимби, вернулся с рыбой и предложил купить ее у него; мы купили; потом он сходил в город Уямбу и вернулся с двумя кадушками спирту; и этот товар мы купили. После этого мы и сами стали пользоваться услугами его осла и его самого; нужно что-нибудь из Синина, посылаем Талынтэра; когда Сандан Джимба отвозит в Синин нашу почту, Талынтэр идет также с ним в качестве помощника.

От Гумбума до Ачун-нанцзуна, как я сказал выше, два дня езды; но мы не рассчитывали так скоро туда приехать. Дело в том, что на пути в Ачун-нандзун нужно переваливать высокий хребет; по эту сторону перевала есть китайское селение Джаик; от Джаика до вершины перевала пустое безлюдное ущелье; нужно или, перевалив хребет, стараться доехать в тот же день до тангутской деревни Чуньчжа, лежащей по ту сторону хребта, или ночевать в Джаике и перевал через хребет сделать на другой день. Чтобы в один день доехать до Чуньчжи, надо было очень рано выехать из Гумбума, а из насиженного места всегда это трудно сделать; ночевать же в Джаике тоже не хотелось: очень уж близко от Гумбума, всего каких-нибудь 7 ли. Вспомнили, что за Джаиком, при самом входе в ущелье есть тан-хуан, т. е. китайский пикет, и около него маленький дян, все же это подальше Джаика. Вот мы и порешили в первый день выехать к вечеру, чтобы успеть доехать только до тан-хуана, а назавтра перевалить хребет.

Перед закатом солнца без всяких приключений мы приехали в тан-хуан, стоящий в самом отверстии ущелья. Тут всего две жилые фанзы и кордегардия с неизбежными львами, нарисованными на стенах, и со щитом, на котором изображено выходящее из волн океана или опускающееся в них покрашенное красной охрой солнце. В одной из упомянутых фанз жил китаец-мусульманин, державший дян; у него-то мы и остановились. Во дворе стояло до десятка ослов в пустых седлах; крестьяне из-под Гуйдуя привозили груши в Гумбум, распродались и теперь возвращаются в свою деревню. Они сидели в занятой ими комнате на кане [95] , которого крыша была дощатая, а не глиняная; выбрав две-три доски из средины, они разложили на дне кана огонь и грелись. Такие дощатые каны встречаются во всех китайских деревнях в окрестностях Синина. Укладываясь спать, обыкновенно нагоревшие угли оставляют в кане, отверстие забирают досками, стелют на них свои постели и спят, подогреваемые снизу. Мне отвели комнату с таким же дощатым каном и тоже предложили разобрать его крышу и развести огонь. Но я отказался, зная по опыту, что, расположившись на угольях, легко угореть. Поэтому в моей комнате развели огонь просто на полу около дверей.

95

Кан – традиционная система отопления в домах Северного Китая и Кореи. Он представляет собой широкую кирпичную или глиняную лежанку, внутри которой по специально проведенным каналам проходит горячий воздух от печи. Печь, находившаяся у одного из концов лежанки, служит также и для приготовления пищи. (Примеч. ред.)

В тот же вечер Сандан Джимба узнал от гуйдуйских крестьян, что сегодня утром в ущелье, по которому нам предстояло проходить, случился разбой: три тангута напали на двух китайцев, отставших от своего каравана, и отобрали у них мула и вьюк бумажных материй. С нами не было никакого оружия, кроме нагаек; старик, однако, не особенно был озабочен этим известием, потому что гуйдуйские крестьяне шли с нами по пути и обещали составить нам компанию; таким образом, наша армия возрастала до 10 человек. К вечеру еще пришло приятное известие: мимо тан-хуана в горы прошел отряд солдат, посланный из Синина для поимки грабителей.

Утром мы все проснулись рано, поднятые, вероятно, холодным утренником. Пока наша компания, направлявшаяся в Ачун-нанцзун, пила чай, добрые гуйдуйские крестьяне ждали нас за воротами дяна. Вскоре мы большой компанией двинулись в путь вверх по широкой долине, которая начинается у тан-хуана. Широкое дно долины покрыто мелким кустарником из облепихи и рододендронов; в этих местах много водится фазанов. Heредко Талынтэр вдруг останавливался в наблюдательной позе; вслед за тем летел пущенный им камень и пара испуганных фазанов с криком поднималась из кустов и перелетала на другой бок долины. Ли в двух от тан-хуана долина разделяется на две узкие долины; мы вступаем в левую. Здесь кустарники исчезают, дно долины наполовину покрывается буграми льда, в которые превратилась текущая здесь летом речка; другая половина свободна от льда, но завалена камнями и булыжниками. Гуйдуйские крестьяне здесь отстали от нас; с нами пошли только два человека, старик-китаец с сутулой от занятия земледелием спиной и молодой тангут; они оба направлялись в Чуньчжу. Ближе к верхнему концу долины дно ее вдруг становится круто. Тут я и Сандан Джимба спешились и пошли пешком.

Выше этого уступа лежит верхний короткий участок долины с плоскими боками, носящий совсем другой характер; горы имеют округленные формы, скал нет, скаты пологи. Прямо на юг от нас возвышается хребет; у левого конца его видна широкая седловина, на середине которой рисуется обо. К этому обо направляется наша дорога. Другая дорога отделяется вправо к подошве хребта; нам видно, как эта дорога, в виде черной полоски, косвенно поднимается по скату хребта, как перевязь, надетая через плечо, и кончается на его гребне в правом его конце; это дорога в Гуйдуй, по которой мы перевалили через этот хребет весной 1885 года.

Мы не садились на своих животных, пока не дошли до вышеупомянутого обо; здесь мы сели отдохнуть. Перед нами теперь открылся вид на южную долину, в нижней части которой стоит деревня Чуньчжа. Хотя верхняя часть этой долины широка и пряма, так что с перевала ее дно и бока открыты взорам наблюдателя на протяжении шести или семи ли, но деревни Чуньчжи с перевала не видно, потому что почти перед самой деревней долина заворачивает направо и ее продолжение загорожено горами. Южная долина гораздо веселее северной; облепиха и барбарис, густо покрывающие ее дно, разрастаются здесь в кусты вдвое выше человеческого роста, а около деревни Чуньчжи на крутых скатах гор появляются хвойные деревья. Когда солнце скрылось за горы и начались сумерки, мы подъехали к тангутской деревне Чуньчже.

Деревенька состоит из 30 домов, рассеянных по обоим берегам горной речки того же имени, что и деревня. Нас направили сначала на левый берег реки; здесь мы подъехали к одному тангутскому дому и остановились шагах в 15 от его ворот. Талынтэр пошел вперед, встал против отворенных ворот и начал громко взывать: «Ару! Ару!» Это обычное воззвание, с которым тангут обращается к другому лицу, если не знает, как его титуловать по его званию или возрасту. Из ворот никто не показывался, но Талынтэр не смел войти во двор и продолжал взывать. Я заметил, что так поступают и все другие тангуты, т. е. никогда не входят в чужой двор, не вызвав наперед к воротам его хозяина, как будто чужой тангутский двор для постороннего тангута святыня. В этом отношении тангуты представляют противоположность с китайцами, живя среди которых мы часто жалели, что они не держатся этого тунгусского правила.

У китайцев дом, по крайней мере, его мужская половина, вовсе не составляет святыни; всякий свободно в него входит, как в свой собственный; мы были постоянными мучениками в китайских городах и деревнях; какой-нибудь приказчик, мелкий торговец или ремесленник преспокойно отворяет вашу дверь, становится посредине комнаты и начинает вас рассматривать, полуразинув рот; когда ваш слуга начинает его высылать вон и урезонивать, он удивляется и спрашивает: «Разве это не постоялый двор?» В Гуй-хуа-чене я познакомился с одним китайцем, приказчиком одной чайной торговой компании. Он жил вместе с главным компаньоном этой компании; они снимали две очень чистые комнаты в лучшем дяне города. Раз я вместе со своим слугой Цуй-саном заехал к ним в гости. Посидев несколько минут в их передней комнате, Цуй-сан встает и направляется в соседнюю с ней, двери которой были завешены занавеской.

Я был смущен такой бесцеремонностью своего слуги, позвал его назад и сделал ему выговор, но сам молодой хозяин вмешался и стал говорить, что в Китае это в обычае, что они купцы, и потому их дом должен быть доступен для всех. Между тем это не была чайная лавка, а квартира купцов: здесь они спали и обедали. Может быть, эта китайская форма свободы личности допускается только в отношении дянов, лавок и тому подобных публичных мест, но так как в Китае чуть не каждый дом или лавка, или дян, то я не знаю, остаются ли какие здания, жильцы которых имеют право запирать свои двери.