Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь
Шрифт:
Река Чуньчжа-лунва внизу уходит от дороги вправо и скрывается в скалистых щеках, среди которых и впадает в Желтую реку; про нее можно сказать, что после светлого начала она мрачно заканчивает свою жизнь. Дорога, оставив долину реки, поднимается на лёссовые холмы и, сделав не более 100 сажен, выходит на их вершины, с которых открывается вид на долину Желтой реки. Здесь эта долина не широка, но достаточно просторна, чтоб дать большой реке сделать два-три крутых поворота. Господствующий цвет окружающих гор красный, будто вы очутились на кирпичном заводе. Мы перешли через реку по льду. В полуверсте за рекой на плоской террасе раскидалась небольшая тангутская деревушка Рчили.
В верхнем конце деревни нам встретился человек, который посоветовал нам ехать в нижний конец деревни, где живет гуани – деревенский староста. Хотя деревня состоит всего из 30 дворов, но они так разбросаны, что от одного конца до другого было далеко. Нам издали указали на дом старосты. Дом этот, как и все другие тангутские дома, стоял отдельно и был похож на крепость; снаружи ничего не было, кроме высоких стен; только с южной стороны были видны солидные ворота. К стене в одном месте была пристроена высокая башенка без окон, вершина которой поднималась выше стены дома. Эта башенка еще более делала дом старосты похожим на маленький замок.
Мы остановили свой караван в почтительном расстоянии от ворот этого замка в то время как наш трубач Талынтэр вышел вперед к воротам и криками: «Ару! Ару!» начал извещать жителей дома о нашем прибытии. Никто не показывался, хотя во дворе и слышен был по временам шорох, звуки трогаемого хвороста, визг свиньи. К счастью, в дом этот шел какой-то молодой человек. Он, получив от нас разъяснения, что нам нужно, ушел в ворота и через минуту вернулся с ответом, что старосты нет дома – ушел в верхний конец деревни.
На нашем маленьком совете было решено, что я и Сандан Джимба останемся здесь и будем ждать, пока Талынтэр пойдет и разыщет старосту. Тут нам с Сандан Джимбой пришлось простоять около четверти часа. Тангутская деревня казалась вымершей; только бегущая вдали собака или крик петуха время от времени оживляли эту картину. Коротенькое развлечение доставила нам какая-то молодая женщина, очень разряженная и переходившая из дома в дом в сопровождении подруги. Как мы потом узнали, это была невеста; после мы с нею познакомились поближе. Она, по обычаю, ходила теперь из дома в дом пить чай. Она была очень ярко одета; настоящего платья на ней не было видно; оно было скрыто за кусками красных, желтых, коричневых материй, которые были заткнуты за пояс. Сзади, как бы два крыла, два голубых шелковых платка были прикреплены верхними концами к плечам, а нижними к талии. На голове была шапка с лисьим околом; тульи не было видно: она скрывалась под шелковой бахромой, которая висела с вершины стержня, укрепленного в верхушку шапки.
Талынтэр принес нам ответ старосты; староста просит нас подождать, пока он найдет нам помещение. Подождали еще немного. Наконец, нам показалось скучно, и мы порешили поехать в верхний конец деревни, если не содействовать поискам, то, по крайней мере, чтобы присутствовать при них; все же не так скучно будет? На дороге мы встретили трех тангутов. Талынтэр вступил с ними в переговоры, рассчитывая, что, может быть, найдется у них место для нас. Что они говорили ему, я не понял, только после этих переговоров дух у Талынтэра упал в такой степени, что он начал нам советовать оставить попытки отыскать ночлег в Рчили и ехать в Ачун-нанцзун.
Ехать в Ачун-нанцзун, однако, не было резона; предстояло переваливать через высокий и скалистый хребет, который был виден из Рчили. Было уже три часа пополудни; я посмотрел на хребет и понял, что мы в Ачун-нанцзун приедем только в глубокие сумерки. Если здесь при свете солнца мы не можем найти ночлега, то что же будет в Ачун-нанцзуне при совершенной темноте. Я велел поворотить караван в нижний конец деревни и сказал, что мы спешимся у дома деревенского старосты и не уйдем от него, пока нам не найдут помещения, а если не найдут, то я буду ночевать у ворот старостина дома.
Мы уже двинулись было согласно новому решению, как вдруг из-за бугра, у которого мы стояли, вывернулась фигура старосты; он был хонь, а потому на голове его была волосяная чалма. Он скомандовал нам следовать за ним по тропинке, в конце которой была видна отдельно стоявшая тангутская фанза. Пройдя шагов 100, он крикнул вдали стоявшему какому-то тангуту, который по распаханному полю подошел к нам. Это был немножко сутулый тангут в заношенной шубе, стоптанных сапогах и в закоптелой острой бараньей шапке. Староста чуть не шепотом отдал ему приказание, и тот, молча, как-то таинственно, повел нас по тропинке, в конце которой была видна фанза.
Оказалось, что это был хозяин фанзы. Помещение наше и здесь было в том же роде, как в Чуньчже: такой же обширный сарай, такой же кан в одном конце его, отделенный стеной от очага, такой же деревянный пол перед очагом и шкаф, или деревянные полки у стены. Когда мы вошли в этот сарай, на деревянном полу перед очагом сидели семидесятилетняя старушка в чепчике из овчины и тангут лет сорока. Это были жильцы этого сарая. Прежде чем вступить в обладание каном, нам пришлось постоять несколько минут, пока старушка и ее товарищ убрали с кана вороха шуб и истрепанных войлочков, а потом вымели его веником. Старушка не могла держаться прямо, она ходила согнутою, как кочерга, и, когда она возилась на кане, была похожа скорее на четвероногое, чем на человека. Убравши кан, она вместе с своим товарищем опять заняла место у очага, а мы заняли кан. Во все это время вокруг нас толпились любопытные, мужчины, женщины и дети. Многие из мужчин были в волосяных чалмах; у иных эти волосы были обмотаны красной или синей тканью, у других ничем не были прикрыты. Деревня Рчили наполовину состоит из хоней.
В течение вечера мы познакомились ближе с этими новыми для нас людьми. Сначала хони отказывались вступать с нами в разговоры, и даже вся толпа любопытных ушла, оставив наш сарай пустым, но потом мало-помалу наши сношения с хонями установились. В особенности оказался словоохотливым один молодой хонь в красной чалме. Со старушкой, которую мы согнали с кана, мы тоже сделались друзьями. Я сначала принял ее за члена семьи, которой принадлежит этот дом; оказалось, что она чужая нашему хозяину; она со своим товарищем, который оказался ее сыном, были богомольцы, расположившиеся здесь на зимовку.
Старушка рассказала о себе, что она когда-то имела много сыновей и дочерей, были между сыновьями и хони, но все они примерли; остался жив один сын, да и тот сухорукий; вот они вдвоем и бродят по монастырям и святым местам, молятся Богу, землю отдали своим родственникам, дома своего не имеют, а живут, где их примут. В разговоре с этой старушкой мы узнали, между прочим, что послезавтра здесь будет свадьба; выдают замуж ту самую девушку, которую мы видели ходившею по деревне разряженною и в лисьей шапке. Я пожелал узнать, можно ли будет мне посмотреть на эту свадьбу.