Сибирь
Шрифт:
Некоторые из судов были уже вытянуты на берег и покоились на круглых бревнах, остальные ждали своего часа.
Напротив дебаркадера Катя подошла к Насимовичу.
Минутой раньше она видела его вместе с человеком в форменной фуражке. Вероятно, это был кто-то из чинов пристани, а может быть, даже и повыше, вроде управляющего пароходством.
— Скажите, пожалуйста, уважаемый господин, — обратилась Катя к Насимовичу своим сочным, певучим голосом, — не известно ли вам что-нибудь о приходе последнего парохода?
"Натуральна! Умеет держаться соответственно", — с удовлетворением подумал о Кате Насимович и, не меняя
— Только что, милая барышня, имел разговор с начальником пристани. Пароход вот-вот появится на нашем плесе. О, да вон, посмотрите! — вдруг воскликнул Насимович и вскинул длинную руку с зонтом. — Видите над лесом клубочки дыма? Это пароход дымит.
Еще десять — пятнадцать минут, и он покажется из-за поворота.
— Вижу, вижу. Благодарю вас.
Катя стремительно отошла от Насимовича, стараясь всем своим видом подчеркнуть полную непричастность к этому человеку. Коротая эти нескончаемые, тягучие минуты ожидания, она двинулась по самой кромке прибрежного яра, как бы навстречу пароходу, вновь и вновь вспоминая и обдумывая все свои прошлые встречи с Акимовым.
Крутой изгиб реки долго скрывал пароход. Но дым от его трубы на фоне безоблачного, синеватого неба становился с каждой минутой отчетливее и плотнее.
Наконец в лучах солнца появилось поблескивающее контурами темное пятно. Оно увеличивалось, все больше и больше светлело и через четверть часа стало прорисовываться в деталях.
Когда Катя вернулась к мосткам, соединявшим берег с дебаркадером, она увидела суетившуюся толпу людей и длинную, в целую версту, вереницу извозчиков, сдвинувшихся от пакгаузов сюда, к мосткам главного дебаркадера.
Оказавшись в толпе, Катя не стояла на одном месте.
Она двигалась по мосткам то выше, те ниже, особо не сопротивляясь тому вращению, которому подвергался каждый, кто оказывался в этом живом месиве. Один раз она столкнулась лицом к лицу с Насимовичем.
Портной посмотрел на нее равнодушным взглядом, будто в самом деле не знал ее. Чувство какого-то детского, бездумного озорства на мгновение охватило ее, и она, лукаво прищурив глаза, подморгнула ему. В ответ на ее выходку Насимович крепче сомкнул губы, и Катя поняла, что он не одобряет даже такую малую степень лихачества.
Вскоре пароход, оказавшийся одноэтажным, изрядно поношенным и не таким уж белым, каким он представлялся Кате издали, в освещении небесного светила, шумно спуская пары, стукнулся бортом о дебаркадер, загруженный и забитый людьми до отказа.
— Посторонись! Посторонись, любезные! — послышался вдруг звонкий голос, перекрывший гам и шум толпы. Люди расступились, и к месту выхода пассажиров, где сейчас лежал гибкий широкий трап, проследовал наряд полицейских под командой жандармского офицера, который не переставал покрикивать, краснея от натуги: — Посторонись, господа! Посторонись!..
У Кати словно сердце оборвалось. "Значит, Ваня на пароходе. За ним пришли", — подумала она и, расталкивая плечом впереди стоявших, стала пролезать ближе к пролету, через который будут выходить пассажиры. "Пусть Ваня увидит меня. Все-таки ему легче будет оттого, что товарищи не забыли о нем", — проносилось в уме Кати.
Она пробиралась сквозь толпу энергично, упорно, невзирая на ругань, которой то и дело награждали ее и мужчины и женщины. Оборвав беличьи манжеты и нуговицы и получив от какой-то сердитой бабы ощутительный удар по шее, Катя протиснулась к самому краю толпы, отжатой нарядом полицейских на три шага от сходней, кинутых на дебаркадер матросами парохода.
— Боже мой! Откуда вы появились, барышня, в столь далеких краях?! воскликнул человек, оказавшийся напротив Кати. Их разделяла только полоска трапа.
В один миг Катя вспомнила этого человека. Она часто встречала его возле Петроградской предварилки, когда доводилось носить Акимову передачи. Несколько раз тогда этот человек, изображая отца арестованного рабочего, находившегося в этой же тюрьме, пытался заговорить с ней. Но было в нем что-то такое, что не располагало к откровенности. Может быть, это излишне простое, скорее даже простецкое лицо с припухшими веками, одутловатостью щек и подбородка и вялые, вроде бы охваченные дымкой полусна, блеклые, под цвет ненастного неба, глаза?.. Как он тут, в Томске, сам-то оказался? Какая его нужда пригнала из столицы сюда, в этакую даль? А может быть, забота о сыне, печаль отца? Вероятно, сын его проследовал по той же дороге, что и Ваня Акимов, — в Нарымскую ссылку. Катя хотела уже сказать этому человеку, что свела их вновь забота о близких людях, как вдруг заметила, что человек усиленно подает глазами кому-то знаки. При этом Катя приметила, что его неброские сонные глаза приобрели ястребиное выражение, горят огнем, округлились в немом ожесточении. В десятую долю секунды Катя сообразила, что человек, которого она принимала за отца арестованного рабочего, на самом деле самый обыкновенный полицейский шпик и, может быть, прибыл сюда, чтобы участвовать в поимке Акимова.
— Вы о чем, милейший, говорите? Вы обознались, — твердо сказала Катя, хотя от волнения у нее дрожали ноги.
— Ну уж нет! Голосок у вас, барышня, приметный: раз услышишь — вовек не забудешь, — продолжая бешено вращать глазами, сказал человек и потянулся рукой, чтобы схватить Катю за плечо.
— Прошкин, смотреть в оба!.. — Груб. ый окрик звонкоголосого жандарма сбил его руку.
Кате было достаточно и этого замешательства. Решали секунда-две. Она скинула шляпку, присела и ловко юркнула в толпу. Когда Катя высунула голову, чтобы убедиться, не спешит ли за ней Прошкин, она увидела его стоявшим на том же месте. Теми же округлившимися ястребиными глазами он всматривался в каждого человека, выходившего с парохода. Одутловатое, широкое лицо Прошкина было искажено гримасой отчаяния. Одна добыча явно ускользнула, а вторая пока не торопилась идти в западню.
Катя поняла, что ей надо уходить, и уходить немедленно. Она протиснулась сквозь толпу, запрудившую дебаркадер, на берег и тут, не сдерживая себя, почт рысью кинулась куда глаза глядят. Завернула в один переулок, потом во второй, в третий и вскоре оказалась на безлюдной мостовой, ведущей в гору.
Катя наконец остановилась. Переводя дух, она увидела прямо перед собой озеро, по которому плавали гуси и утки. Берега озера местами были обсажены тополями, кустами акаций и черемушника. То там, то здесь белели скамейки, на которых в летнее время коротали свободные часы жившие тут, по так называемому Белозерью, мещане и рабочие. Сейчас на берегу было пусто и сиро. Катя опустилась на скамейку, прикрытую гибкими ветками акации. Отсюда хорошо просматривались все дорожки, сбегавшие в низину, к озеру.