Сибирь
Шрифт:
— А уж нет, не пройду, Зинаидушка, не пройду, По делу пришел, — почти ласково, но с ноткой загадочности в тоне, от которой можно было ожидать и радостное и печальное, сказал мужик.
— Ну, тогда хоть присядь, Евлампий Ермилыч. — И Зина придвинула табуретку к мужику.
— И опять же, Зинаидушка, не присяду. Дело не терпит.
— Коль так — сказывай, Евлампий Ермилыч, — сокрушенно проронила Зина.
— А ведь небось и сама знаешь, — тверже сказал мужик.
— Овес? — выдохнула Зина.
— Он, Зинаидушка. Овес. И поспеши. Знаешь сама: отечеству и царю-батюшке поставляю. Ждать им неколи. Супостат прет оравой.
— Ну где
— В мешки ссыпать и ко мне на двор привезть, — добавил мужик, нахлобучил черную папаху до самых глаз и закончил с угрозой: — Поспешай, Зинаидушка.
Не вводи меня во грех.
Вышел, не оглядываясь, хлопнул дверью с силой, даже в промерзшем окне звякнуло стекло.
— Кто это, Зина? — недоуменно переглядываясь с Машей, спросила Катя.
— Хозяин.
— Хозяин чего?
— А сказать по правде, хозяин всего нашего выселка.
— По какому же праву, Зина? У вас тут сколько дворов-то?
— Богатый он, Катя. И по этому праву хозяин.
— Давно выселок существует? — поинтересовалась Катя.
— В двенадцатом году переехали мы из села. Вовек себе не прощу, что поддалась на уговоры мужа.
С первого дня столько мы хлебнули горького, что и теперь страшно…
— Ну-ну, Зина, расскажи, пожалуйста, как все было. — Катя уселась поудобнее. С первых Зининых слов она поняла, что выселок — порождение столыпинской земельной реформы. Тысячи крестьян были увлечены царскими властями и их кадетско-эсеровскими прихвостнями на путь, принесший им вместо обещанной самостоятельности и благоденствия новое разорение и чудовищные страдания.
Катя была еще совсем зеленой гимназисткой, когда услышала от брата резкую критику политического курса царского правительства на разобщение крестьянства и насаждение кулачества способом выхода крестьян на отруба и выселки. Потом она сотни раз сталкивалась с этим, читая большевистские газеты и листовки подпольных комитетов партии. Однако, по ее представлению, земельная проблема со всей своей остротой существовала лишь в центральных губерниях России, в условиях помещичьего землевладения и крайней ограниченности земельных угодий. И вот сверх ее ожиданий здесь, в Сибири, крестьянство переживало те же самые беды, о которых с такой страстью говорили большевики там, в России…
— Все началось, Катя, — рассказывала Зина, — со сходок. Жили мы в деревне тихо, мирно, а тут вдруг заколыхалось все. Наехали какие-то начальники из волости, из города, начали обещать мужикам молочные реки и кисельные берега, если они выделятся из общества и отправятся на отруба. Мой-то муженек и клюнул на эту наживку… Молодой был, доверчивый, после смерти отца остался за хозяина.
Набралось нас четырнадцать семей. Землю нарезали, правда, быстро. Принялись перво-наперво перевозить постройки… Ну, пока наши избы стояли на месте, казалось, вроде живем под крышей и век жить будем.
А тронули мы свою халупу, и поползла она. Стояки и венцы подопрели, углы источил червяк. На новом месте пришлось добывать лес, подновлять. Л на все время требуется, деньги. Надворные постройки: амбар, хлев, баня — и того хуже. Рассыпались еще на месте.
Ночей мы с Кузьмой не спали, силы надрывали, чтоб хоть мало-мало дыры-то залатать…
Земли тут оказалось с лихвой. Надел нам нарезали щедро. От метки до метки две версты с гаком. Л только пахотной земли — с ладонь. Все остальное то заболочено, то залесено. Весна пришла — надо сеять, а сеять негде. Опять мы впряглись с Кузьмой в непосильную работу: днем корчуем, ночью лес и корневища жжем… Урожай молодые земли дали хороший… Гляди, и жили бы с горем пополам. А тут вдруг эта лихоманка — война… И оказались мы, бабы, как зайцы дедушки Мазая, на островке. Евлампий-то Ермилыч и поначалу был с достатком, а уж когда бабы остались одни, взял он власть над всеми. В первый же год войны позабрал он все наши раскорчеванные земли. Все позасеял овсами. А с этого года и нас принудил сеять овес…
— А как ему это удалось? — спросила Катя.
— А удалось просто! На овсе одном не проживешь: человек не копь. Ну вот, он нам рожь на семена, а мы ему овес в чистом весе. Из последних сил стараешься, а деваться некуда. Теперь, вишь, требует положенное, А мы ведь всю осень на его же овсах работали. На него — неделя, на себя — день… Еще, слава богу, помирному обошелся, кричать не стал. Видать, заметил, что в избе посторонние люди.
Пока мать рассказывала девушкам о житье-бытье, Кирюшка прополз с лавки под стол и юркнул к бабке на печку. За день парень притомился, его клонило в сон. Ему, конечно, интересно было, что станут рассказывать о городской жизни гостьи, но мать принялась говорить о своем, а уж это скорого конца не предвещаю. Знал Кирюшка, что любила его матушка покукоьать про свою долю.
Катя долго не отступала от Зины, старалась расспросить ее обо всех деталях, вникнуть в правовые И экономические подробности предпринимательской деягельности хозяина выселка. "Помещик, ростовщик, эксплуататор, угнетатель" — такими словами отзывалось ее сознание на рассказ Зины.
После Кирюшки сдалась Маша. Не дождавшись крнца разговора Кати с Зиной, она легла на кровать, придвинулась как можно плотнее к стене, освобождая две трети кровати подружке, и уснула быстро и беззаботно.
А Катя и не думала о сне. Заглядывая в милое, доверчивое лицо Зины, она подбиралась к самому главному: а в чем же Зина видит выход из этой постылой, изнуряющей человека жизни? А готова ли она сама хоть какую-то частичку собственных сил отдать переменам, без которых дальше уж просто невмоготу?.
— Стеньку б Разина, Катя! Он бы поднял хоть самых смелых, — понизив голос и тоном полного доверия, как самое сокровенное, единым вздохом сказала Зина.
— Один храбрец что сделает? — слукавила Катя, втайне желая, чтоб Зина выговорилась до конца.
— Э, был бы заводила! — как-то уж очень мечтательно выкрикнула Зина и, помолчав, добавила: — Нас, баб одних, не пересчитаешь. А мужикам нонче тоже не легше! А только где он, Стенька-то Разин?! Крепко прижат народишко, не дадут ему не то что спину разогнуть, а даже чуть голову приподнять…
Зина вздохнула и опустила свои крутые плечи, словно ударили ее по ключицам. И в этот миг Катя вдруг почувствовала, что, какие бы ей опасности ни грозили, как бы ни сложились ее обстоятельства завтра, она не может уйти от Зины, не рассказав ей о назревании в России социальной революции, о силах, которые в отличие от Стеньки Разина доведут дело освобождения трудящихся до конца.
Умная, чуткая Зина слушала Катю, сдерживая дыхание. Ей давно уже казалось, что не могло на Руси не оказаться людей, которые бы, видя такое бедственное положение народа, не задавали себе вопроса: где же выход? Какими путями вывести огромную страну из той глубокой пропасти, в которой она оказалась?