Сигнал бедствия
Шрифт:
Да, они аплодировали словам, которые доносило радио из Москвы.
«Оборона Ленинграда и Москвы, где наши дивизии истребили недавно десятка три кадровых дивизий немцев, показывает, что в огне Отечественной войны куются и уже выковались новые советские бойцы и командиры, летчики, артиллеристы, минометчики, танкисты, пехотинцы,
Люди хлопали в ладоши, у них блестели глаза. Он не смог бы и притворства ради хлопать в ладоши. Он облегченно вздохнул, когда оборвалась речь из Москвы, когда хрип, свист, трещотки, завывания наполнили воздух. Это была завеса помех, поставленная походными радиостанциями немецких войск.
«Поздно спохватились!» — сердито подумал в убежище человек с документами на имя монтера Кайлиса.
Мерике-Люш знал, что в эти дни должно начаться решающее наступление армий фюрера на Москву. Одна-две недели — и все там будет окончено. И с Ленинградом будет покончено.
Ноябрь не принес взятия Москвы. Но зато здесь Мерике-Люш видел, как на санях подвозят к моргам умерших от голода. Именно этого он ждал. Но все-таки осажденный город держался. Непостижимо!
День за днем Мерике-Люш терял свою уверенность. Он менял квартиры, менял документы, он терял своих помощников. Город становился западней. И наступил такой час, когда Мерике-Люш пришел к пугающему выводу, что фюрер и его штаб — страшно подумать! — просчитались, что война, вопреки планам, затягивается не случайно. Неужели это победное движение от границ Восточной Пруссии было порочным в своей основе, безнадежным, обреченным?
Из глубины Удельнинского парка Мерике-Люш по рации просил разрешения вернуться. Это были сигналы бедствия. Ему не отвечали. После поражений под Москвой там было не до него. О нем просто не думали, как не думает генерал о солдате, отставшем во время отступления. Уцелеет — дело его сноровки, а помощи ждать неоткуда.
И тогда Мерике-Люш понял: не было ясной цели у того, кто приказал ему отправиться в осажденный город; Начальник, получив разнос от вышестоящих начальников, жертвовал своим помощником.
Эта жертва — только ход в карточной игре. Надо показать, что разведка еще может помочь фронту. Агент проникнет в осажденный Ленинград, он принесет точные сведения о способности города к дальнейшему сопротивлению, он оживит деятельность агентов, оставшихся там.
Спросят ли потом наверху: вернулся ли этот агент, представил ли свой доклад? Неизвестно.
Приходилось думать об убежище более надежном, чем временные точки. И в поисках такого убежища он совершил промах, который мог оказаться роковым.
Это случилось в маленькой булочной на Выборгской стороне. Мерике-Люш присматривался к ней. Ему надо было узнать и сообщить, пошли ли в ход фальшивые продовольственные карточки, которые были сброшены на улицы города с самолетов. Он обнаружил, что затея не удалась. Как только она открылась, власти распорядились поставить
— Встанем по стеночке, — предложила старая женщина.
Стена была опорой, которая сберегала силы истощенных людей. Месяц назад Мерике-Люш отметил бы это, как знаменательный признак. Теперь он и не подумал о такой мелочи.
Он свернул папиросу, воткнул ее в мундштук, вышел и остановился возле объявлений, наклеенных на щит, закрывавший окно булочной. Кто-то сообщал о своем желании купить лодку. Вероятно, он предполагал заняться весной рыбной ловлей и тем смягчить голодовку. Кто-то предлагал семена свеклы в обмен на семена моркови. Значит, эти люди надеются дожить до весны, думают об огородах, о рыбной ловле.
Женщина средних лет, худая, бледная, но подтянутая, прикрепляла свое объявление. Она просила («добрых, отзывчивых людей») вернуть ей продовольственные карточки, потерянные в этой булочной или поблизости.
— На чудо надеетесь? — тихо спросил Мерике-Люш, выпуская дым.
Женщина вздрогнула:
— Но разве надеяться на честность — это ожидать чуда?
— Вам, вероятно, очень трудно?
— Как всем…
— Нет, вам теперь будет гораздо труднее, чем всем. До конца месяца осталось десять дней. Целых десять дней! Не могу ли я вам помочь?
При словах «целых десять дней» женщина опустила глаза.
— Но чем же? И… простите… кто вы? — проговорила она совсем тихо.
Мерике-Люш сказал, что он родом из города Острова, почти никого не знает в огромном этом городе. А это очень тяжело в такое время.
Так он приобрел новое знакомство и через час сидел в квартире Глинских. Из трех комнат две пустовали, в третьей лежал больной муж Глинской.
— Позвольте предложить вам… — Мерике-Люш положил на стол два пакета концентрата каши (продукты ему дали советские, трофейные, чтобы они не возбуждали подозрения).
— Позвольте… Но вы сами-то как? — Новые знакомые не решались принять подарок.
Мерике-Люш успокоил их. Он пойдет работать на лесозаготовки. У него есть продукты. Потом он сказал, что на его временной квартире от взрывов расшатались оконные рамы и в комнате гуляет ледяной ветер. Он остался у новых знакомых ночевать и затем исчез — почувствовал, что это убежище не будет надежным. Странно посмотрела на него Глинская, когда он вытащил из мешка банку сгущенного какао и мясные консервы.
В декабре Мерике-Люш снова встретился с Мурашевым. Ему уже трудно было говорить в прежнем, твердом и требовательном тоне. Агент сообщил ему, что теперь на заводе возятся с установкой маленькой блок-станции. Это же, как рассказывали, происходит и на других заводах по соседству.
— Если обзаводятся своими станциями, значит, думают работать, — сказал Мерике-Люш. — Что же предполагают делать?
— Да с фронта кое-что присылают. Разные починки, ремонт…
— Бывает что-нибудь еще?