Сильная. Желанная. Ничья
Шрифт:
– Доченька, иди в детскую. Я сейчас поговорю с дядей и поднимусь. – Тамила спохватывается, отцепляет от меня руки и отступает.
«Беги, беги пока не поздно!» – истошно орет предостережение. Ведомый чувством самосохранения, кидаю взгляд на убегающего ребенка и сухо выдавливаю:
– Ты лживая сучка, Тами. И не смей манипулировать ребенком. Не уберешься через час, пришлю подмогу. Ты меня поняла?
– Д-да.
– И забудь про апелляцию. Подумай о дочери. Ее безопасности, например. – Вскидываю бровь, ища понимания в ее испуганных глазах. – Если ты знаешь, где Олег, говори сейчас.
– Клянусь, не знаю. – Всхлипывает она. – Оставьте нас в покое, пожалуйста… Меня и ребенка.
– Вот и умница. Я рад, что мы пришли к пониманию.
Глава 7.
Тамила.
– Боже мой, Тами, приезжай сейчас же ко мне! – голос Евы в динамике звучит оглушительно. – Какое же он ничтожество! Нет, он свихнувшееся чудовище, вот кто он!
– Никуда я не поеду, Ев, – боясь разбудить Софи, произношу я. Бреду по коридору, поочередно заглядывая в каждую комнату. – Черниговский не имеет права выгнать меня вот так. Еще закон не вступил в силу! У меня есть тридцать дней, чтобы найти себе другое жилье, продать мебель и ненужные вещи…
– Ладно, Тамилка. Я не сплю, звони, если что.
Господи, ну что я говорю? Таким, как этот подонок, плевать на закон. «Я даю тебе час, чтобы убраться из моего дома!» – закрываю глаза и вижу его лицо – твердое, решительное, бесстрастное. И взгляд – почти черный, острый, как лазерный луч. И почему я решила, что смогу его разжалобить? Вцепилась в огромного, высоченного мужика, как жалкая нищенка. Умоляла этого гада меня понять, будто я виновата в чем-то. Я виновата только в своей чрезмерной доверчивости к мужчинам – вот моя единственная вина. Судите меня, господин Черниговский!
Останавливаюсь возле детской, прислушиваясь к тихому сопению дочери. Моя Софи… Я ради нее на все пойду – что там какой-то Черниговский… Ради того, чтобы быть с ней, я такое терпела… Прикрываю дверь и ступаю по коридору дальше – роскошно отделанный кабинет Олега, моя спальня и… комната для любовных утех. Пыточная – именно так я ее называла. Я долго здесь не была – с того самого момента, как приставила нож к горлу своего мужа. Распахиваю дверь и включаю свет, возвращаясь в свое прошлое, как на машине времени…
Олег взмахивает кожаной плетью, и она с хлестким свистом обрушивается мне на спину. В глазах темнеет от слез, щиплет от струящегося по лбу пота. Кусаю губы так сильно, что во рту разливается металлический привкус крови. Запах крови пропитал здесь все – она выступает, как роса из ссадин, оставленных плетью. Олег шелестит упаковкой презерватива. Слышу его прерывистое, тяжелое дыхание на шее. Запахи крови и пота смешиваются в тошнотворный коктейль. Мне плохо – от унижения, боли, ощущения его хриплого дыхания, его члена внутри себя. Он бьет меня и насилует. Насилует и снова бьет… Я знаю, сколько длятся пять минут – ровно столько времени нужно моему мужу, чтобы кончить… Столько длится моя боль. Я отсчитываю медленно утекающие секунды: один, два, три, четыре… Молюсь, чтобы сегодня ЭТО закончилось быстрее.
– Давай, Тами, давай! Шевелись! М-м-м…
Ну вот, удар плетью и… долгожданный конец.
Вздрагиваю, возвращаясь в реальность. Челюсти сводит болезненной судорогой. Похоже, если я не оставлю привычку сжимать челюсти, моим зубам придет конец. Оглядываю мерзкую комнату, обитую шумоизоляционным материалом: тусклая лампа, стул, диван из кожзама, потемневший паркет. Запах… Похоже, его не отмыть никакими бытовыми средствами. Он впитался в пол, стены и влез мне под кожу… Стал частью меня – темной частью. Ненавистной. Странно, прошло столько лет, а я до сих пор чувствую себя грязной… Брезгливо закрываю дверь, спеша убраться отсюда. После исчезновения Олега я хотела перестроить эту комнату, содрать обивку, паркет… Перекрасить стены и лестницу, завести цветы и домашних животных. Сделать дом живым и чувствующим, дышащим ароматами выпечки и дров. А теперь во мне живет только одно желание – убраться отсюда подальше… Желательно туда, где Олег не найдет нас с Софико…
Пока дочка спит, я достаю с антресолей чемоданы, коробки и всю ночь собираю вещи. Освобождаю кухонные шкафы от посуды, сортирую одежду. Что-то выбрасываю, некоторые вещи откладываю, чтобы пожертвовать. Увлекшись сборами, я не сразу вспоминаю об угрозе Черниговского прислать «подмогу». За окном черная ночь, подсвеченная сиянием уличного фонаря. Тишина, нарушаемая завываниями осеннего ветра… Никого. Вытаскиваю коробки в коридор и пишу сообщение Еве. Ничего, Тами, ты справишься… Сейчас у тебя есть главное – свобода. Тебе принадлежит собственная жизнь. И собственное тело… Бабуля учила меня извлекать из любой ситуации пользу. Может, пережив столько испытаний, судьба вознаградит меня? Или уже вознаградила – терпением, силой, стойкостью. Время лечит все. И разрушает тоже все – превращает в прах даже самое добротное дерево и ткани, иссушает реки, умерщвляет, искажает красоту… У медали две стороны. Может, Черниговский прав, требуя хоть какого-то возмещения убытков? Я ведь даже не знаю точной суммы, украденной мужем…
Тишину взрывает звук входящего сообщения от Евы:
«Тамилочка, я не сплю. Готовлю для вас с Софи комнату. Приезжай рано утром. И… да, ты правильно поступаешь. Отпусти прошлое, как чемодан без ручки».
Улыбаюсь громоздкому, почти чужому дому и семеню в детскую – до рассвета два часа… Нужно поспать – впереди тяжелый день.
Вацлав.
– Я перегнул палку, Яр. Вот что случилось. – Постукивая по столу пальцами, отвечаю на фирменное приветствие Огнева.
«Как делишки?» – разве серьезные адвокаты так выражаются?
– Не понял, шеф. Ты… все-таки ездил к ней?
Ярик усаживается в кресле напротив меня и откладывает заботливо приготовленные Региночкой бумаги.
– Ездил. Напугал до чертиков. Грозился украсть ребенка, если…
– Ты идиот, Черниговский! Я же вчера пошутил! Нет, ты точно идиот… – Яр с силой хлопает ладонями по бедрам и вскакивает с места. – Я же образно выразился, Вац. Боже мо-ой… – он театрально взмахивает руками и изображает на лице ужас. – Ты понимаешь, что она может сделать? Обратиться в полицию, настрочить заявление об угрозах, домогательствах… Ты уверен, что Нестерова не записала ваш разговор? Черниговский, я когда-нибудь тебя убью!
– Да, я идиот! – окончательно раздражаюсь я. – Не знаю, что на меня нашло! Она… она так меня просила. Плакала так, что я… Внутри возникло какое-то странное чувство. Беспомощность, что ли. – Поднимаюсь и отталкиваю кресло. Отворачиваюсь, не желая смотреть Ярику в глаза.
Признаваться больно. Слова царапают горло, как разбитое стекло или песок. А признаваться в собственной слабости больнее вдвойне.
Успокойся, Вацлав. Остановись. Разожми напряжённые пальцы, опусти ладони в карманы брюк и посмотри в окно. Дыши глубже, чувствуй, как кровь бежит по венам, пробуждая в теле тысячи мурашек. Серое сгущается, закрывает неподвижное осеннее солнце, а листья – коричнево-красные и неживые звенят на ветру. Качаются в такт его рваным порывам, раздражая своей податливостью.