Сильнее бури
Шрифт:
Вот Кадыров… До сих пор не удалось Айкиз разгрызть этот орешек. А нужно, нужно понять Кадырова, чтобы определить, как же действовать по отношению к нему, - помочь или оттеснить с дороги, убеждать или драться. Что движет Кадыровым? Ненависть к Айкиз? Но сама она всегда старалась оправдать Кадырова, веря в его честность и добросовестность. Даже теперь она не хочет поверить, что он руководствуется корыстными, мелкими целями. Он, наверно, искренне предубежден против их плана. И, в сущности, его можно только пожалеть… Страшно и горько, когда руководитель думает, будто народу нужно одно, а народ для своего счастья желает совсем другого. Для руководителя,
Или дело сложней, чем она представляет, и не нужно торопиться с выводами? Одним решением бороться, защищаться делу не поможешь. Нужно во все это вникнуть поглубже. Не спеши, Айкиз… Разберись, подумай.
За окном темнело. Солнце клонилось к западу. Тень от горы Кок-Тау наплывала на склоны соседних гор, падала в долины, старалась догнать другие быстро бегущие тени, и казалось - движется вдоль гор караван легконогих великанов- верблюдов.
Айкиз зажгла свет и подошла к нарте сельсоветских земель. Через хлопковые массивы, заштрихованные зеленым карандашом, струились, как синие жилки по запястью руки, тонкие линии каналов и арыков. Горы на карте - желтые, поселки и кишлаки - скопление красных квадратов и прямоугольников. Только целинная степь лишена была красок. «Белое пятно на карте, - подумала Айкиз и провела пальцем по пунктиру, отделяющему целину от хлопковых полей.
– А на карте не должно оставаться белых пятен! Ради этого я буду защищаться.
– И повторила про себя: - Нужно только все хорошенько обдумать… - Взгляд ее упал на телефон.
– Не позвонить ли Джурабаеву? Нет, подожду до завтра. Дело терпит. Не бог весть что стряслось».
Домой Айкиз вернулась поздно. Алимджан еще не приехал из города, Умурзак-ата спал. Он дышал во сне тяжело, прерывисто. Айкиз тихо подошла к кровати. С нежностью, с тревогой всмотрелась в его лицо. Оно чуть осунулось, под глазами вспухли лиловые мешки. Старику последнее время нездоровилось, и сегодня Айкиз не пустила его в поле. Днем между делами она заглянула домой, накормила отца обедом, заставила выпить лекарство. Умурзак-ата, не любивший лечиться, на этот раз подчинился дочери; ему хотелось поскорее стать на ноги. Врача вызвать он не позволил. Рано заводить знакомства с докторами, ему ведь нет и восьмидесяти!..
Стараясь не потревожить сон отца, Айкиз проскользнула в свою комнату. Она не заметила, что Умурзак-ата, едва она отвернулась, приоткрыл глаза, поднял голову и посмотрел вслед дочери тоже нежным и тревожным взглядом. Он уже успел прочитать сегодняшнюю газету…
Глава двадцать вторая
ТРУД -НАШЕ ОРУЖИЕ
Айкиз спала крепко, проснулась поздно. Солнце уже провело своей желтой указкой по стенам, расцветило их веселыми зайчиками… Она прошла в комнату отца, но Умурзак-ата там не было. Постель его была аккуратно скатана. Айкиз встревожилась: неужели он ушел на работу? Ведь ему нельзя выходить из дому! Он должен лежать, ему нужен покой, отдых.
Айкиз закусила губу и выглянула в сад, словно могла задержать, остановить неугомонного старика. Отец стоял, склонившись над ручьем, и умывался. Халата на нем не было, ворот белой длинной рубахи открывал шею с твердой, сухой, морщинистой кожей. Движения Умурзак-ата были медленными, он с трудом нагибался над арыком, зачерпывал ладонями воду, медленно выпрямлялся и - тоже медленно - растирал лицо, шею, грудь. Заслышав позади себя шаги, он обернулся и ласково поздоровался с дочерью:
– С добрым утром, Айкиз! Я рад, что душа у тебя спокойна: так крепко спят только с чистой совестью.
Отец, нак всегда, говорил немного нараспев, чуть велеречиво, но сердце подсказало Айкиз: он обо всем уже знает!
– Отец! Почему вы не в постели?
Вытирая дпею и лицо полотенцем и, как показалось Айкиз, стараясь это делать с нарочитой бодрой непринужденностью, Умурзак-ата улыбнулся:
– Я уже стар, доченька! Если б аллах отпустил мне побольше дней, я, пожалуй, мог бы пустить иные из них на ветер… Но путь мой короток, и остаток дороги хочется пройти широким шагом, а не ползком. Только молодежь не дорожит временем. Пойдем попьем чаю. Я уже вскипятил чайник.
– А потом ляжете?
Старик пристально посмотрел на дочь и покачал головой:
– Нет, дочка, не время сейчас разлеживаться. .- Но вы больны. Видите, у вас руки дрожат.
– Это не от болезни. Неспокойно у меня на душе, дочка… Боюсь за тебя.
– За меня нечего бояться.
Но старик, не слушая ее, продолжал:
– Я ведь все знаю, Айкиз. Соседи вчера показали мне газету, ее привез из района Керим. Я положил ее под подушку и не спал всю ночь. Она жгла мне сердце!
– Эта статья не должна вас волновать, отец. Вам нельзя волноваться.
Умурзак-ата, уже подходивший и айвану, остановился:
– Тольно горы в любую погоду могут оставаться спокойными. У них каменные сердца, дочка. А наши сердца, как цветы, - трепещут под первым ветром. Недаром же говорит пословица: «Человек тверже камня, нежнее розы»,
Айкиз удивляло спокойствие отца. В душе он, видно, возмущался, страдал, но не давал воли ни горю, ни гневу, словно хотел передать Айкиз мудрое свое спокойствие. Взгляд его, по-прежнему ласковый, ободряющий, как бы говорил: «Крепись, дочка, надо достойно, с гордо поднятой головой, пройти через испытание, посланное нам судьбой. Крепись, я верю в тебя».
Она снова просила отца лечь в постель, но он, казалось, не слышал ее слов. Молча принес он чайник, разлил чай в пиалы. Неторопливо отпивая терпкую, душистую, горячую влагу, он задумался. На лицо набежала тень, но он тут же согнал ее и все так же спокойно, ласково заговорил с дочерью:
'- Слова клеветы, дочка, это отравленные стрелы. Они могут больно ранить. Я боюсь за тебя… Ты думаешь, верно, что давно выросла из детского платья, что ты сильная, умная, зоркая. И люди стараются убедить тебя в этом. Не верь им, дочка! Для меня ты как была, так и осталась маленькой озорницей Айкиз. Маленькой и слабой. И я должен защитить тебя от отравленных стрел.
У Айкиз защемило сердце от благодарной нежности, от жалости к отцу, старому, хворому, но, как в молодости, отважному и воинственному, от ощущения собственного бессилия. Она чувствовала, что, как она ни старайся, а отец не останется дома, не откажется от своего, еще неясного для Айкиз, решения…
• - Отец!
– с мольбой сказала Айкиз.
– Я сама сумею защититься. В статье говорится только обо мне, я сама дам отпор!
– Камень, брошенный в тебя, это камень, брошенный в меня, - возразил, поднимаясь, Умурзак-ата.
– А злые люди замахнулись не только на тебя! Они подняли руку на всех нас. На нашу мечту, на наше счастье. Я защищу от них наше счастье и доброе имя моей дочери. Я сказал - ты слышала. Принеси мне кетмень, Айкиз.