Сильнее бури
Шрифт:
Гафур продолжал изливаться:
– Тяжкую утрату понесли мы, племянница! Забудем же о былых распрях. Ведь у нас общее несчастье… И нет у тебя теперь родственника ближе, чем Я. Поверь, я готов до конца жизни быть твоим заступником, верным твоим слугой…
– Я не хан, и мне не нужны слуги.
– Ай-яй, не надо быть такой злой! Я к тебе всей душой, а ты…
На лбу Айкиз собрались морщины, она пристально взглянула на Гафура, задумчиво молвила:
– Хотела бы я заглянуть в твою душу, дорогой дядюшка… Посмотреть, что там на самом-то деле…
– Не обижай меня, племянница. Душа моя полна л?ира и скорби. Я одного хотел бы: заменить тебе отца…
Такого кощунства Айкиз не в силах была стерпеть. Лицо ее потемнело, мрачный огонь блеснул в глазах…
Гафур, поняв, что перестарался, вдруг съежился, отпрянул
Дойдя до Ширин-Булака, Айкиз села на один из неровных выступов камня и, словно припоминая о чем-то, провела ладонью по горячему лбу… Зачем она прибрела сюда? Или ей невмоготу стало дома и хотелось рассеяться, глотнуть свежего утреннего воздуха… Она чувствовала србя бесконечно усталой. Она устала от горя, от людей, от их немого сочувствия, от кощунственной суеты последних дней. А здесь, у родника, всегда покойно. Это покой живой, естественный, согревающий душу, навевающий светлые воспоминания… Айкиз с детства любила играть здесь с подругами, а позднее приходила сюда собирать цветы, читать, даже готовить уроки. Тут же, под молодой чинарой, встречалась она когда-то с Алимджаном. В те памятные дни так же немолчно и успокаивающе журчала вода родника, шелестели листья деревьев, обступивших камень, шуршала галька йа дне ручья. Казалось, звуки эти проникли в сегодняшний день из дальнего, чудесного прошлого. Но вот слуха Айкиз коснулся еще один звук, нежный и мелодичный, будто это цветы зазвенели под порывом ветра. Это вдалеке, вдоль гор, медленно двигался верблюжий караван, и в такт неторопливому шагу звенел и звенел, покачиваясь на шее последнего верблюда, одинокий колоколец. Погонщики пели, и в их песне слышалась тихая печаль. Звон колокольца и песня затихли, растаяли в утреннем воздухе, а из кишлака донеслись новые звуки, ясные и разрозненные, - звуки пробуждения. Хлопнула дверь в чьем-то доме, проскрипели колеса арбы, залаяла собака; надрывно, ошалело, словно желая разбудить весь мир, прокричал петух, спустя минуту, с меньшим задором откликнулся другой.
Кишлак просыпался.
И если бы жив был Умурзак-ата, он проснулся бы одним из первых. Проснувшись, постоял бы над спящей дочерью и, не тревожа ее сна, отправился бы к арыку умываться. А потом они, и Алимджан вместе с ними, пили бы чай и разговаривали, как всегда, - не о прошедшем, а о грядущем дне.
«Отец!.. Как много с тобой связано, как ощутима для всех жаркая щедрость твоего сердца!..»
Умурзак-ата не любил говорить о себе. А Джурабаев однажды рассказал Айкиз, как в трудные годы, когда колхоз не успел еще окрепнуть, встать на ноги и враги, пользуясь этим, пытались задушить его, устраивая поджоги, пряча драгоценное зерно, распространяя злостные слухи, как в эти годы Умурзак-ата и Кадыров, сплотив вокруг себя бедноту, подняли ее на борьбу с - кучкой жестоких и умных негодяев. Враг, видно, сознавая свою обреченность, шел на все. Это была злобная решимость затравленной волчьей стаи. В подметных письмах Умурзак-ата грозили жестокой расправой. Пытались его улестить,.подкупить, переманить на свою сторону. Но Умурзак-ата держался твердо, мужественно, грудью защищал родной колхоз от вражьих козней, и колхоз выстоял, а его врагов постигла заслуженная кара.
Мужество, смелость, стойкость выковал Умурзак-ата в своих сыновьях, Тимуре и Алишере. И они не подвели отца, храбро бились с фашистами на войне и пали в кровавом бою смертью героев, - гордые соколы, милые,, милые братья! Айкиз до боли отчетливо помнит день, когда чуть охрипший от радостного волнения голос диктора возвестил победу. Все жители кишлака вышли тогда из домов. Пестрый, шумный, ликующий поток разлился по улицам Алтынсая. Одни успели принарядиться по-праздничному, другие вышли в чем были, но у всех был праздничный вид, всех украшали радостные, открытые улыбки, возбужденно блестевшие глаза. Во дворах резали баранов, устанавливали над огнем огромные котлы, растапливали сало для плова. Всюду гудели, дымили сверкающие на солнце самовары. Песни широкими волнами катились из конца в конец кишлака. Люди поздравляли, обнимали, целовали друг друга. Лишь те, у кого семьи в войну поредели чуть не наполовину, сидели дома, прятали от людей свое горе, чтобы не замутить ясного праздника. Айкиз тоже сидела дома. Она и радовалась счастью отчизны, и не могла удержаться от слез: весть о гибели ее братьев пришла в их дом незадолго до вести о победе.
Отец в день победы был в горах, но, видно, почувствовало его сердце, какой великий праздник наступил для народа. К вечеру, неожиданно для Айкиз, он вернулся. Увидев плачущую дочь, нахмурился, постоял с минуту на пороге в тяжком раздумье, подошел к Айкиз и требовательно, с укоризной сказал:
– Нельзя так, дочь, нельзя. Переоденься, пойдем к людям. В такой день надо быть вместе со всеми. Мы разделим общую радость, а люди поймут наше горе… У народа все общее: радость, успех, беда.
За руку он вывел ее на улицу. Их захватил праздничный водоворот, на душе стало легче, к скорби примешалось чистое чувство гордости за братьев, память которых свято чтили в Алтынсае.
«А как утешал ты меня, отец, когда ушла от нас мать, свет нашего семейного очага!.. Себя ты утешал неустанной работой в поле, любовью людей, любовью к людям! Люби труд, дочка, - учил ты меня, - труд делает человека сильным, мудрым. Рыба живет в воде, человек в труде. Люби правду, правда приближает нас к цели. Люби свой народ, всегда будь с людьми, пусть станут они твоей заботой и опорой. Так говорил ты мне, отец, и сам всегда был с людьми. Ты помогал им, а они тебе. Ты был правдив и честен и трудился - всю жизнь трудился - радостно и самозабвенно. Это никогда и никем не забудется. Никем и никогда!»
Айкиз подняла голову, взгляд ее упал на цветы, на травы, привольно разросшиеся вокруг озерца и по берегам ручья. Чем ближе к роднику, тем гуще была зелень, сочнее стебли, крупнее соцветия. Сколько поколений цветов вспоил, вырастил родник! В мае здесь всю землю покрывали желтые и алые тюльпаны, в июне теснились у воды стройные бархатно-лиловые фиалки. Цветы жадно пили влагу и солнечный свет, радовали людей дикой, нетронутой своей красотой и увядали, а родник, маленьний и сильный, журчал, журчал, с неизбывным, скромным упорством пробиваясь из-под камня на волю - творить жизнь. Долго ему еще журчать, а когда он иссякнет, люди все равно добром будут вспоминать его, и останется за этим уголком на веки вечные прежнее его имя: Сладкий родник…
«Память народа крепка и благодарна. И ты, отец, будешь вечно жить в народной памяти, и дочь твоя никогда, никогда тебя не забудет, постарается быть достойной твоей наследницей, всю твою жизнь перескажет твоему внуку, который так тебя и не увидит…»
Айкиз вдруг зарделась, смутившись этой мысли о своем будущем сыне. Самой себе боялась признаться, что в ней уже теплилась слабым, разгорающимся огоньком жизнь еще одного наследника Умурзак-ата. В последнее время у нее часто кружилась голова, к горлу подкатывала легкая тошнота… И сейчас Айкиз пришлось схватиться рукой за камень, чтоб не упасть. Но она даже обрадовалась своей внезапной слабости: это, ее ребенок давал знать о себе. Отец, бедный отец, ты совсем немного не дожил до того дня, когда исполнилась бы заветная твоя мечта!
Как мечтал Умурзак-ата о внуке! Как донимал он молодоженов ласковыми, грубоватыми своими шутками1 Когда Айкиз и Алимджан поженились, он поехал в город и привез оттуда целую гору игрушек, - «чтоб не забывали молодые… хе-хе… о святом своем долге». Он спрятал игрушки в сундук, и, когда бывал в веселом настроении, подмигивая Алимджану, говорил со вздохом:
– Ох-ох, придется мне, видно, нести сундук на базар. Посмотри, зятек, тяжел он?
Нет, пригодятся теперь его игрушки, только не он подарит их внуку… Айкиз припомнились последние слова Умурзак-ата: «Наши сердца как цветы: трепещут под первым ветром…» Вот и от- трепетало твое сердце, отец… Подул холодный ветер и погасил еще один костер. Как же надо беречь людские сердца от холодных ветров!