Сильнее бури
Шрифт:
Не заставите вы меня в одно и то же время петь и плясать и на дутаре играть! Ешь плов, так не жуй руки!
Размышления Кадырова прервал скрип калитки. Он выглянул из беседки и увидел Гафура. Гафур тоже был под хмельком. Ступив под зеленый навес, он вытащил из кармана бутылку и с размаху доставил ее перед Кадыровым.
– Выпьем, раис! Душа горит. Хочу с тобой выпить!
– Разошелся!
– сердито осадил его Кадыров и отодвинул бутылку.
– С какой это радости?
У Гафура сузились глаза, он злобно прошипел:
–
Кадыров хмуро посмотрел на гостя, на лбу у него вспучилась грозная складка.
– Говори, что стряслось?
– Что, ты не слышал?
– Не тяни душу, - Кадыров стукнул кулаком по супе.
– Ну!
– Устроили сегодня базар твои колхозники. Грозятся дать тебе отставку!
Кадыров насупился, шея у него побагровела, покрылась потом, глаза налились яростью.
– Что плетешь!..
Гафур рассказал об утреннем «митинге» дехкан, и Кадыров угрожающе протянул:
– Вот ка-ан1 Зна-аю я, кто мутит народ! Только мы еще поглядим, чей будет верх! И уж тогда всем… всем от меня не поздоровится!
– Он удрученно помотал головой.
– И Муратали туда же, старый шакал!
– И, вдруг потемнев лицом, крикнул: - Бездельники! Лодыри! Надо об урожае думать, а они болтовней занимаются!
– Больше всех шумели Бекбута и Керим, - услужливо подсказал Гафур и, с удовольствием выслушав из уст Кадырова новую порцию угроз и брани, добавил: - А Погодин на этом базаре был вроде как за председателя…
– И Погодину не поздоровится! Дадут им по рукам в обкоме - не удержаться ему в МТС!
– А если не дадут?
– ехидно спросил Гафур.
У Кадырова сникли плечи, он мрачно буркнул:
– Тогда уж нам… Тогда нам несдобровать! На этот раз мне пощады не будет. А ну, налей-ка водки! Адолят! Адолят, куда ты там провалилась? Живо, еще закуски!
Адолят подала им лепешки, салат из огурцов, помидоров и лука, кавардак - жаркое из бараньего мяса, сюзьму.
– Угощайся, Гафур, - хмуро предложил Ка-.дыров.
– Закуска хороша под водку, а водка - под настроение…
Некоторое время пили молча. Совсем захмелев, Кадыров стал жаловаться:
– Вот она, Гафур, людская-то благодарность. Спихнуть ' меня хотят, а? Наслушались сказок Умурзаковой, неугоден им теперь Кадыров!
– Такой у нас народ, раис!
– вздохнул Гафур.
– Кто больше наобещает, за тем и идут…
– Верно. Верно, Гафур! Задурила она ловы!.. А я разве не мог насулить им горы зрэдрд# и молочные реки? Мог бы, Гафур, да совесть не позволяет! Я не фантазер, я практик. Практик! У меня тр-резвый взгляд на вещи!
– Он пьяно икнул.
– А они меня… они меня - на свалку!
– Ай, не расстраивайся, раис! С тобой друзья, они тебя не покинут.
– В-верно, Гафур! Я вас тоже не дам в обиду. Х-ха!.. Рузы-палван им пришелся не ко двору! А мне он - друг. И Аликул друг. И ты. Гафур, друг! Дай я тебя обниму, Гафур!
На дворе стемнело. Зажгли электрическую лампочку, свисавшую над супой. Неяркий свет матово заиграл на кистях винограда, уже набухающего прозрачными соками. Тихо шуршали листья над головой. Тихо журчал ручей, словно увещевая полуночников. Но долго еще звучали в беседке пьяные голоса, и в одном слышалась то бурная злоба, то жалость к себе, а в другом - вкрадчивая лесть и злорадство.
Глубокой ночью Кадыров, пошатываясь, проводил гостя до калитки и, не заходя в дом; побрел к кровати, стоявшей на берегу арыка. Он упал на нее, не раздеваясь, -но, хотя и чувствовал хмель-' ную усталость, уснуть не мог. В затуманенном сознании вспыхивали, гасли обрывочные мысли. Одна вспыхивала чаще и жгла больнее остальных. t
Почему отвернулись от тебя дехкане, Кадыров? Что же они, как мухи на мед, падки только на сладкие обещания? А может, глаза у них зорче твоих, и мысль просторней, и крепче вера в то, что задуманное - сбудется? Эй, раис, опомнись, не отбивайся от тех, кто вместе с тобой строил колхоз!
Но поздно отступать!.. Покается он перед дехканами, а ему скажут: «Что ж это ты явился на готовенькое? Целину мы вспахали,' хлопок вырастили, ты нам вставлял палки в колеса, а теперь торопишься к дележу праздничного пирога, который сам же и мешал печь?» Так или иначе, а сковырнут его с председательского кресла. Поздно, раис! Поздно, поздно…
Утром Кадыров проснулся разбитый, ослабевший, нак после приступа малярии. Голова трещала,. будто ее сжимали железными обручами. Ни о чем не хотелось думать, ничего не хотелось делать. Он, кряхтя, слез с кровати, поплескал в лицо водой из арыка и, выпрямившись, крикнул:
– Адолят!
Адолят не отзывалась.
– Адолят!
Жена наконец показалась в дверях. Кадыров уставился на нее очумелым взглядом. На ней было простенькое, поношенное платье, выцветший темный жакет, а голова повязана белым платком. На плече покоился кетмень.
– Это еще что за фокусы! Принеси-ка мне водки, опохмелиться.
Адолят молча удалилась и вскоре вышла из дома со стаканом водки в руках. Кадыров осушил его залпом, вытер губы и, кивнув на кетмень, спросил тоном, не предвещавшим ничего доброго:
– Куда это ты?
– В поле…
– В по-оле?
– Кадыров захохотал.
– Вон ты какая стала сознательная! А у мужа спросилась?
– Стыдно сидеть дома… - потупив взор, ответила Адолят.
– Все работают, а я… v - А твое место дома! Положи кетмень, откуда взяла!
Адолят подняла голову.
– Если вы меня не отпустите… я в сельсовет пойду!
Кадыров сжал кулаки, лицо побагровело, на лбу собрались крупные складки.
– Вот кто сбивает тебя с пути! Опять Умурзакова! Ну, погоди!
– Он потряс кулаком перед носом жены.
– Ты у меня забудешь дорогу и в сельсовет и в поле.
–