Сильнее смерти
Шрифт:
– Отец мне ничего не рассказывал, – тихо промолвил юноша. – Но он говорил, что она жива.
– По-видимому, не хотел тебя огорчать. Ее звали Кэйко, и она не принадлежала к самурайскому роду, ее отец был купцом.
Кэйтаро слушал с такой жадностью, с какой, наверное, пил бы воду в пустыне. Акира рассказал ему историю, которую в свое время слышали Кандзаки и Като. В целом то, что он говорил, было чистой правдой, он не упомянул только о своей связи с Кэйко.
Позднее Кэйтаро не мог понять, почему позволил вовлечь себя в этот разговор, слушал господина Кандзаки, да еще задавал ему вопросы! Не иначе потому, что был болен,
Но сейчас, когда Кандзаки вошел и сразу спросил: «Как ты, Кэйтаро-сан?» – ему показалось, что перед ним не противник, напротив, кто-то очень близкий, кому можно и нужно доверять.
– Тебе опасно оставаться здесь. Что, если ночью мы покинем крепость? Я провожу тебя. Потом вернусь назад.
Юноша кивнул. Боль в теле утихла, осталась лишь сковывавшая суставы каменная тяжесть, точно к рукам и ногам привязали по булыжнику. Но с этим несложно справиться.
Несколько секунд Акира стоял молча и не двигался. Что ждет Кэйтаро? Какою сложною мерой можно измерить бесплодные искания, самообман, желание судьбы несравненно более великой, чем та, что дана тебе от рождения? Стоит ли покоряться извечному человеческому жребию – бескорыстно жертвовать собой ради придуманных неизвестно кем идеалов? О, если б знать!
ГЛАВА 3
Тот, кто видел прекрасную новую гетеру
В Симабара,
Уже не захочет смотреть
Ни на пурпурные листья клена,
Ни на полную луну,
Ни на одну обычную женщину.
Я могу продолжать говорить людям, что слухи беспочвенны;
Но как мне ответить,
когда спрашивает сердце?
31
Перевод В. Н. Марковой.
32
Перевод Р. В. Котенко.
Они шли по осеннему лесу, и полосы света бежали от вершин деревьев вниз, а краски листвы казались удивительно мягкими и нежными. Вдали полыхали багровым пожаром клены, под ногами лежал черный бархатный ковер земли, расцвеченный причудливыми узорами усыпавших ее пестрых листьев. Они переливались всеми оттенками, начиная от лимонного и заканчивая багровым… Было удивительно красиво и тихо; душа замирала, точно в саду камней, и каждый вдох был равносилен глотку свободы. Застланное голубовато-серыми облаками небо выглядело по-осеннему печальным. Иногда вдали слышались тоскливые крики птиц.
Они остановились на холме, и Акира долго вглядывался в печальное безлюдье, околдованный усыпляющим веянием ветра и собственными неспешными думами. Ему вдруг почудилось, будто он вышел из-под власти тех многих, порою угнетавших его условностей, какими была полна жизнь, словно скинул старую кожу и остался наедине с миром, не противостоящий ему, а почти слившийся с ним. Что-то
Они спустились с холма и вновь углубились в лес. Земной покров, состоящий из нескольких слоев листьев и веток, мягко пружинил под ногами. Изредка с деревьев срывались холодные капли и падали на волосы, на одежду.
– Вот так, – сказал Акира, ощущая прикосновение влажного ветра к своему лицу, – теперь ты все знаешь: о том, что когда-то давно я служил твоему отцу и почему теперь служу князю Аракаве и что с тех пор моя жизнь похожа на осколок чего-то целого, на недосмотренный сон. Когда-то мне казалось: чудесный мир, он всегда впереди, и нужно идти к нему сквозь расстояние и время, преодолевая немыслимые препятствия, идти, даже если вдруг покажется, что это мираж. Сейчас я скажу по-другому: похвально упорство в достижении цели, но истинно сильные духом иногда отступают. Твоему отцу всегда было свойственно некое трагическое величие, твердость души, подавляющая любую телесную слабость, и все же… многие точки опоры обманчивы. Пойми, Сэтцу ему уже не вернуть.
– Нельзя вернуть Сэтцу… – Лицо Кэйтаро окаменело от боли. – Как же нам теперь жить?!
– В жизни есть много чего другого… Ты еще молод. Можешь пуститься в воинские странствия, ведь настоящему воину нужен только меч в руке да отвага в сердце. Со временем ты окончательно повзрослеешь, тебе придется нести ответственность не только за себя: появится семья, женщины…
– Женщины?! – Кэйтаро отпрянул. – Ну нет! Я не хочу связывать себя с ними!
– Почему ты так говоришь?
– А разве я не прав? Мне объяснял отец! Женщина… сначала она завлекает тебя, притворяясь беспомощной, слабой, кроткой, послушной, потом отдается тебе, вознося на вершины самодовольства и блаженства. А после ты сам не заметишь, как окажешься в ее власти: жесткая, хитрая, она станет навязывать тебе свои желания, опутает сетями лжи, коварства, захочет стать твой гордостью и совестью. Женщин нельзя любить: влюбленный человек похож на пустой сосуд, который на первый взгляд кажется наполненным до краев.
– Вполне понятно, почему господин Нагасава говорил тебе так. И все же могу заметить: это не ты выбираешь, любить тебе или нет. Это любовь выбирает тебя. И если ты отдашь ей силы, она станет давать силы тебе.
Кэйтаро смотрел на него, не скрывая изумления.
– Это как… путь?
– Да. В каком-то смысле это одно и то же. И еще… Существует такая вещь – ветер и поток. Не стоит сковывать себя в проявлении собственного «я» – выбирай самый сильный ветер, самое бурное течение и следуй за ними, действуй по их прихоти, не помышляя ни о чем другом.
– Разве мой отец поступал иначе, Кандзаки-сан?
– Нет. Но сейчас он должен был подумать о тебе.
Вскоре Акира остановился и объяснил Кэйтаро его дальнейший путь. Он предполагал, в каких провинциях мог укрыться Нагасава с остатками своего войска. Дорога предстояла неблизкая, но он надеялся, что юноша справится.
Какое-то время они молча стояли под тяжелым, серым, набухшим влагой небом и смотрели вниз, на полосу леса, бледно золотящуюся сквозь неплотный белесоватый туман, вглядывались в печальные просторы загадочных далей и слушали говорящую о вечности тишину. Было очень тихо, только изредка потрескивали ветки да листья срывались с них с каким-то призрачным звуком, вспыхивая золотистыми огоньками.