Сильнейшие
Шрифт:
Улыбаюсь находящемуся в тени человеку.
— Видишь, ты не вор. Спасибо, — я замираю, глядя на свои пальцы. Изуродованные, сломанные и бесполезные.
Боль парализует.
Опускаю хлеб на ладонь, вздрагивая от ощущения. Через мгновение я набираюсь смелости, сжимаю хлеб обеими руками и пытаюсь поднять ко рту.
Слезы стекают по щекам, но я откусываю кусок. Потом еще один. И каждый из них — черствый и соленый от моих слез.
— Что ты сделала, малышка? — раздается голос, прерывая мои всхлипы.
—
— Нет, малышка, — кажется, он раздражен. — Черт, ты действительно много болтаешь, не так ли? Я спросил, что ты сделала, почему оказалась здесь?
— Ох. Эм. Твоя догадка так же хороша как и моя, — говорю я, пытаясь прожевать жесткий хлеб. — Однажды я пыталась что-то украсть. Это закончилось плохо. Пэй все еще удивляется, как я могу быть такой ужасной воровкой, будучи Фэйзером, — я откусываю еще кусок. — Она всегда говорит, что если бы могла проходить сквозь стены, то была бы непобедимой. И очень богатой.
— Что, тебя просто бросили сюда без всякой причины? — он фыркает. — Не похоже, что ты Обычная или что-то в этом роде.
При мысли о том, что это могло случится с Пэйдин, у меня внутри все переворачивается.
— Нет. Нет, я определенно Элитная. Но это мне здесь не поможет, — я смотрю на каменные стены и чувствую, как Безмолвие подавляет мои способности, из-за чего я не могу просто взять и пройти сквозь эти решетки.
Он вдруг становится серьезным.
— Интересно, что они собираются с тобой сделать.
— Что ж, — я поднимаю руки, чтобы он увидел, — они вряд ли смогли бы сделать что-то похуже.
— Да, — грубо произносит он, — я слышал, как это случилось.
— Тогда извини, что не давала тебе спать, — говорю я без особого энтузиазма. Он смеется, заставляя меня улыбнуться. — Ита-ак, — растягиваю я, — что ты сделал, чтобы оказаться здесь?
Я чувствую, как он смотрит на меня.
— Нечто, за что меня заслуженно отправили в это подземелье. В отличие от тебя.
— Люди могут меняться, — тихо говорю я.
— Не я.
— Не знаю, — весело отвечаю я. — Помощь незнакомцу — это, наверное, первый шаг к самосовершенствованию.
Почему-то мне кажется, что он улыбается.
— Как тебя зовут, малышка?
— Адина. Но мои друзья — точнее, подруга — зовет меня Ади8, — в ответ он лишь фыркает. — А тебя как зовут?
Его тон звучит почти обвиняюще.
— Почему тебя это интересует?
Я пожимаю плечами.
— Может быть, я пытаюсь завести еще одного друга.
Не знаю, почему, но он смеется над этим.
— Тебе не стоит со мной дружить, малышка. Все мои друзья умирают.
— Значит, тебе нужно больше друзей.
Еще один грубый смешок.
— Ты говоришь верные слова, малышка. Ладно. Меня зовут Ал.
— Ал? — повторяю я. — Это сокращение от чего-то?
— Понятия не имею, — он кашляет, почти задыхаясь. — Никогда не разговаривал с родителями. Сколько себя помню, я всегда был сам по себе.
— Понятно, — тихо отвечаю я, вспоминая, что тоже никогда не знала своего отца. Мое молчание, кажется, выбивает его из колеи и заставляет его заговорить.
— Да, и у меня нет друзей, которые могли бы дать мне прозвище.
— Ну, теперь у тебя есть, А9.
— Что? — переспрашивает он. — Разве это не твое прозвище, малышка?
— Да, данное мне Пэй. А ты, похоже, остановился на слове «малышка».
Он смеется, и этот звук заставляет меня улыбнуться.
— Ты абсолютно особенная, ты знаешь об этом, малышка?
Я кидаю остатки буханки в его сторону и наблюдаю, как он неохотно ее поднимает.
— Спасибо, А. Я…
Тяжёлые шаги эхом отражаются от стен темницы, заглушая мои слова.
Дверь камеры распахивается, и меня внезапно окружает толпа Гвардейцев. Двое из них поднимают меня с земли, не обращая внимания на мои сломанные пальцы. Я кричу, пытаясь защититься от них руками, и…
Вдруг начинаю задыхаться.
Они заткнули мне рот чем-то, похожим на хлопковую тряпку, которая заглушает мои крики, пока они тащат меня из камеры в коридор. Я в ярости, мои глаза встречаются с глазами Ала по ту сторону решетки. Теперь я вижу его лицо, покрытое морщинами и наполненное тревогой. Он качает головой, съежившись в своем углу.
Все его друзья в конечном итоге погибают. И я начинаю думать, что я не исключение.
Он отворачивается от очередного обреченного друга, его образ размывается, а мои веки начинают смыкаться.
А затем…
Затем ничего.
Тьма и ослепляющая боль — это все, что я помню.
Глава двадцатая
Макото
Люди выстраиваются на пути к Чаше, словно на параде. Солнце опаляет мою склоненную голову, отчего я покрываюсь потом. Оглядываюсь вокруг, рассматривая сотни илийцев, появляющихся со всех сторон. Кажется, что все трущобы собрались, чтобы увидеть исход финального Испытания.