Сильварийская кровь
Шрифт:
– Не убивайся так, Раймут. За графа нам хорошо заплатят.
– Да я бы из своего кармана приплатил, чтоб сегодня же от него отделаться.
– М-м… Так, может, тогда… Понимаешь, о чем я? Скажем потом, что не удалось его у Гила отбить, раз на раз не приходится, все же об этом знают. И ты от него избавишься, и мне хорошо… А, Раймут?…
– Сожрать его хочешь? Нет, Мгла, это никуда не годится. Мы солидная страховая компания с восьмидесятилетним стажем, мы у наших клиентов кровь не пьем.
– Ты бы в это время смотрел в другую сторону – ничего не видел, ничего не знаешь…
– Я сказал, нет! И хватит таких разговоров.
– Скоро выйдем. Сразу после полнолуния.
– И какая тут связь? Хочешь сказать, обратную дорогу ты сможешь найти только в ночь полнолуния? Раньше таких заморочек за тобой не водилось.
– Раймут, я ведь уже говорила, что у меня есть принципы. Не то чтобы их было очень много, но они есть. В ночь полнолуния я обрету свою полную силу и тогда смогу потягаться с кем угодно, – ифлайгри понизила голос до чуть слышного, как шелест травы, шепота. – И у кого угодно что угодно отнять!
Иногда ему вспоминались вещи, в прежней жизни не имевшие особого значения. Например, часы на Часовой площади, на полпути между домом и школой. Высотой во весь первый этаж, с башенками и миниатюрными колоннами из лакированного темного дерева, с узорчатыми стрелками, с нарисованными на циферблатах парусными кораблями и диковинными цветами.
Пыльная брусчатка. Постоянная толчея, да еще путаются под ногами ленивые раскормленные голуби. Площадь окружена сверкающим кольцом стеклянных витрин, а выше тянулся к небу линялые оштукатуренные фасады, и на одном из них в солнечные дни слепит глаза гирлянда позолоченных щитов с почти неразличимыми гербами какого-то вымершего дворянского рода.
Около часов всегда толпится народ, по большей части приезжие, и в воздухе витает аромат свежих пончиков – рядом находится кафе «Сладкое время», где их жарят.
Это место нравилось Мареку, как и множество других симпатичных уголков Траэмона, но чтобы вдруг до боли захотелось там оказаться и чтобы напала тоска от невозможности немедленно осуществить это желание – такого раньше не случалось. Это результат его теперешнего положения.
Приступы ностальгии одолевали его перед сном, хотя глаза слипались, и истерзанное тело ныло. Из-за этого он засыпал не сразу, только после явления очередной картинки – яркой, во всех подробностях, вызывающей чувство щемящей утраты.
Сегодня привиделась Часовая площадь. Тоска уже миновала апогей, и картинка начала бледнеть, по мере того как он погружался все глубже в теплые воды вплотную подступившего сна, когда с него грубо сдернули одеяло, которым он, по обыкновению, укрылся с головой.
– Вставай!
Он сел на тюфяке, сонно моргая. Глаза тех, кто смотрел на него сверху вниз, мерцали в потемках. За спинами эльфов белела колоннада, на иссиня-черном шелке небес сияла круглая луна цвета куриной слепоты. В Траэмоне она никогда не бывала такой большой, как здесь, в чаролесье.
Марек не успел освоиться с этим зрелищем. Его схватили и поволокли в темноту.
Ошеломленный внезапным насилием, он подумал, что Гилаэртис, видимо, все-таки решил его убить, как Довмонта норг Рофенси, и начал вырываться. Эльфам это было нипочем. Кто-то засмеялся. Потом мельтешение черных веток, зыбкой белесой мошкары и прощально улыбающейся луны прекратилось. Сорвав рубашку, его привязали то ли к стволу дерева, то ли, скорее, к столбу в двух шагах от раскидистого куста,
Ноги стали ватными – только теперь от облегчения, когда Марек понял, что убивать не будут, – и он почти обвис на веревках.
– Эй, не спать! – какая-то сволочь больно дернула его за волосы.
– Это эмпихедора, – лекторским тоном сообщил Гилаэртис, указав на куст. – Возможно, ты о ней слышал. Она способна притворяться обыкновенным растением – боярышником, жасмином, олеандром, – но в ночь полнолуния сбрасывает личину и зацветает, а с первыми лучами солнца опять возвращается к своему маскараду. Как ты, наверное, уже догадался, эмпихедора – кровосос. Нападая, она старается одурманить жертву, и защититься от нее с помощью чар щита не так-то просто. Но научиться этому можно и должно, иначе вас с Рене сейчас бы здесь не было. Поскольку существуют и другие разновидности упырей, которые ведут себя подобно эмпихедоре, мы используем ее для тренировок. К сожалению… гм, с вашей точки зрения, конечно, к счастью… устраивать такие занятия можно только в ночь полнолуния. Вопросы, пожелания, протесты?
Он явно рассчитывал позабавиться, поэтому Марек, по примеру Рене, промолчал.
– Тогда желаю приятной ночи, – ухмыльнувшись, эльф повернулся ко второй жертве и добавил уже серьезным тоном: – Постарайся держаться, как в позапрошлый раз, и не позволяй эмпихедоре манипулировать твоими эмоциями.
– Ага, – отозвался Рене. Похоже, без всякой обиды.
Эльфы исчезли из поля зрения, но далеко не ушли, Марек слышал их негромкие мелодичные голоса и минорные переливы какого-то струнного инструмента.
Бутоны с высунутыми подрагивающими иглами – теперь он разглядел, что это самые настоящие иглы – медленно и, казалось, неуверенно потянулись к привязанным людям. Или к эльфам?… Нет, к людям, ведь имена у них все еще человеческие… Но скоро они превратятся в два изувеченных окровавленных трупа, и тогда ничего человеческого, кроме имен, не останется. Марек рванулся, надеясь ослабить веревки, но, как и следовало ожидать, привязали его крепко.
– Успокойся, – услышал он шепот Рене. – Они впиваются неглубоко и крови забирают не больше, чем комары. Правда, это очень больно, и еще эмпихедора лезет к тебе в душу, действует на эмоции. Главное, не поддавайся и не забывай о том, что ты умеешь ставить щит.
Марек с удивлением понял, что как раз об этом он и забыл. Странно, ведь Гилаэртис говорил о щите, а он все равно забыл.
– Эмпихедора двигается медленно, – добавил Рене. – Обломать ей ветки можно запросто, если руки свободны, но она внушает, что ты перед ней беззащитен.
– Меня об этом не предупредили.
Внезапно его прошиб холодный пот, после чего он опять обмяк и теперь глядел на приближающиеся бутоны с нездоровым безразличием. Повисшие над местом действия магические шарики давали достаточно света, чтобы хорошенько рассмотреть эту гадость: лепестки бурые, как давно засохшая кровь, а внутри, откуда вырастают сияющие иголки, шевелится что-то черное, словно лапки паука или шмеля.