Символ Веры
Шрифт:
Чжу и Мунис играли в карты, осторожно, чтобы засаленные картонки не расползлись окончательно. Карты у Муниса были старинные, еще прошлого века, в популярном тогда «немецком» стиле, когда скелетики и черепа лепили на все подряд, от этикеток до детских открыток. Сириец считал их своим талисманом на удачу, хотя все время проигрывал.
Убедившись, что в подразделении царит умеренный порядок, а Максвелла придется реанимировать, Хольг наклонился к самому уху спутницы и прошептал:
– Только мы не поедем в Пальмиру.
Пару мгновений Родригес обдумывала
– Завтра утром сойдем в одном городишке, - тихий голос фюрера бесследно тонул в вавилонском гаме нескольких десятков людей, которые говорили, стенали, храпели, ругались на добром десятке языков.
– Там есть городок с банком. Как раз лысый денег снимет, если у него в самом деле есть счет. А если нет, кругом глушь и запустение...
Оба - и мужчина, и женщина - понимающе переглянулись, не тратя лишних слов на обсуждение очевидного.
– А затем скакнем мотрисой на запад, чтобы запутать следы. И неподалеку от Хомса пересядем на «пузырь». Билеты я взял в Бейруте, на предъявителя. Только оружие сдать придется в пломбированный багаж.
– Дирижабль?
– не веря своим ушам, шепнула девушка.
– Да, - покровительственно ухмыльнулся фюрер.
– Заслужили. Не хочу трястись через континент на «железке». Полетим вторым классом, как нормальные люди. Как раз денежки святош закроют расходы.
– А ... этих?
– Родригес неопределенно качнула головой, но Хольг понял, о ком речь.
В дальнем углу начался какой-то скандал. Большая часть пассажиров смолкла, с интересом наблюдая за бесплатным представлением. В углу визжали тонким женским голосом и кажется кого-то уже драли за волосы. Заплакал ребенок.
– Черных придется сунуть в трюм, - пояснил фюрер.
– И Чжу с ними. Выше грузовой палубы их даже с билетом не пустят. Провезем по тарифу всякой зоологической живности, я узнавал, там можно.
– Жаль, что он китаец, - вздохнула Родригес.
– Что поделать, не судьба, - согласился Хольг. Может предъявить рекламацию боженьке, который его таким создал.
Родригес насупилась и обозначила движение, словно намереваясь шлепнуть командира по губам. Хольг криво усмехнулся и качнул головой - дескать, извиняюсь.
– Надо этих ...
– фюрер дернул щекой в сторону купе.
– Накормить или хоть напоить. Им еще расплачиваться. И глянь, может у тех...
– новое движение обозначило вагон в целом.
– Какая-то хламида найдется за пару монеток, чтоб почище. Надо седого переодеть. И вымыть.
– Сделаю, - поняла Родригес.
Похоже, китаец неожиданно проиграл сирийцу, поскольку Чжу необычно громко и резко выругался. Радист ганзы в сердцах шлепнул картами по фанерному сундучку одного из негров, который забрали в качестве игрального столика. Мунис в ответ повысил голос, требуя бережного отношения к талисману и вообще к исторической ценности, которой еще его почтенный дедушка зарабатывал на жизнь достойным и честным шулерством, да продлил бы Аллах годы почтенного, не помри он (то есть дедушка) давным-давно.
За тонкой дверью Франц смежил веки, пытаясь хоть немного подремать, а Гильермо снова сжался в клубок. нужда становилась все сильнее, однако монах никак не мог себя заставить выйти наружу, к ужасным людям, которые больше походили на зверей и безбожных ассириян, привычных к убийствам и грабежам. Людям со злыми глазами и черными душами.
Самым отвратительным и нестерпимым было осознание своей душевной слабости при полной неспособности ее превозмочь.
Гильермо спрятал лицо в складке сутаны, надеясь, что Франц не заметит непрошеных, позорных слез стыда и презрения к самому себе.
* * *
Мариан не пользовался и соответственно не держал в конторе никаких арифмометров и прочих железных чудес. Кроме того он никогда не записывал математические операции. Еще в юности, начиная мелким подручным у скупщиков, Белц учился у китайцев, которые полагались только на собственную память и пальцевый счет. Со временем, когда пришлось считать числа большие, чем десять тысяч, Мариан перешел на абак, только не французскую «нумерику», а опять же китайский, с семью шариками на проволоке вместо десяти.
Это было удобно - быстро, надежно, не оставляя никаких следов. Каждый день Белц считал, сопровождая процесс тихим стуком костяшек абака. Приход, расход, необходимые траты, возможная прибыль, практическая прибыль... Едва слышный шипящий звук, с которым желтый шарик скользит по проволоке, а затем легкий стук столкновения. И снова, еще быстрее, тысячи, десятки тысяч операций, день за днем, год за годом. Звук абака становился звуком денег.
Белц подбил последнюю операцию, суммировал итог, покатал его в голове, словно опытный дегустатор глоток хорошего коньяка на небе. Еще раз перепроверил сквозным просчетом, как синкретический аналитик сверяет общий баланс картельной бухгалтерии. Мариану нравилось думать, что в такие моменты он становится сродни великим именам вроде Саула Дагенхема или новой звезды синкретического анализа - Георга Пэриш-Локка. Пусть масштаб несравним, но суть одна.
Итог не изменился, что радовало.
Мариан откинулся на спинку кресла и покрутил на пальце перстень. Хотел было зажечь сигару, но передумал. Душа требовала какого-нибудь широкого жеста, но разум властно напоминал, что до завершения дня еще остается несколько часов и не время для излишеств. Белц ограничился тем, что налил себе полный стакан настоящей «ледниковой» воды и выпил его, не спеша, до капли, смакуя будто вино. Впрочем, хорошая вода в Шарме стоила дороже любого алкоголя.
Из-за спины возник мальчишка, выполнявший роль посыльного и одновременно мажордома. Мелкий прислужник зашептал на ухо патрону, и с каждым словом Белц все больше мрачнел, машинально постукивая опустевшим стаканом по столу.