Синдром Л
Шрифт:
Ну, они, конечно, не могут не знать, что нас в вышке учили, как детектор лжи обманывать, что себе надо внушать, над расслаблением каких мышц работать. Как, отвечая на безобидные вопросы, наоборот, заставлять организм симулировать волнение, чтобы машину запутать. Но на то и снадобьями колют, чтобы волю и способность к управлению организмом подавить. Однако в моем случае им это, кажется, почему-то не удавалось. Правда, я не все вопросы запомнил. На некоторые отвечал как в тумане. Но я вот что предполагаю: если такой полный туман в голове, то все ощущения и реакции притуплены. А если так, то глупой машине опять же нечего фиксировать!
Но были, конечно, и тестовые задачки. Например, подсунут какие-то рисунки странные, где круги, треугольники и прямоугольники в разных комбинациях перепутаны, и надо в течение нескольких секунд их распутать. Или найти путь в лабиринте. Или сказать,
В общем, измотали меня до предела. Замучили психи проклятые.
Но в пятницу пить я все же не стал. Перетерпел. Приятно было подумать, что наплюю на все, возьму и выпью — им всем назло. Надерусь до чертиков. Пусть даже со смертельным исходом, плевать! Но пришел домой, лег на диван. Лежу и думаю: дорога мне жизнь еще или нет уже? К определенному выводу не пришел, но пить все же не стал почему-то. Хотя депрессия разыгралась вовсю. Даже еще хуже стало. Медосмотр как-то заставил мобилизоваться, а потом новый спад наступил.
В своем затемненном состоянии духа я дошел до того, что все глубже в диссидентство стал впадать. Ну что мы, в самом деле, думал я, ловим, будто блох, каких-то там инакомыслящих, каких-то болтунов безответственных, рассказывающих политические вредные и сомнительные анекдоты. Количество настоящих, убежденных диссидентов, требующих демократии и свободы слова, постоянно падает и измеряется уже каким-нибудь десятком-другим. Евреев в стране почти не осталось, дело дошло до того, что перед последней переписью населения спецотдел, говорят, получил задание обеспечить приписки, а то неудобно было бы обнародовать потом истинные ничтожные цифры. И вот несколько сот тысяч евреев искусственно добавили к населению… Число иностранцев, включая дипломатов и журналистов, тоже дошло до абсолютного минимума, причем добрая половина из них, если не больше, завербована нами и превращена в агентуру, стучащую на вторую половину, впрочем, обложенную со всех сторон так плотно, так массированно, что они прокашляться или пукнуть не могут без того, чтобы мы об этом немедленно не узнали во всех подробностях. А потому сидят эти иностранные представители и даже не пытаются активничать, что-то разведывать или выяснять. Мы же со всех сторон обрушиваем на них густые потоки дезы, сводя их потихоньку с ума. Поэтому никаких случаев реального шпионажа нет и не предвидится, случай с англичанином, который я пересказывал членам своего семейства, был чуть ли не последним. Да и то потом оказалось, что он был на самом деле нашим двойником и выполнял задание одного из подразделений нашей же военной контрразведки, на чем мы его благополучно и поймали. Пришлось, конечно, притвориться, что он все-таки натуральный вражеский шпион был, и выслать навсегда в Великобританию. Чему он был несказанно рад, надо думать. С тех пор, подозреваю, все остальные подобные случаи были нашей собственной инсценировкой — надо же на чем-то молодежь учить и моральный дух личного состава поддерживать.
Ну и на что тратится вся эта бездна денег и человеческих ресурсов, думал я. Понятно, что, раз механизм создан, надо крутить его колеса. Но в чем высшая цель-то? Как-то все же противно думать, что участвуешь в этаком массовом и при этом довольно тупом и скучном, бесконечном розыгрыше. Вот и в предателя я, честно говоря, совершенно не верил, не сомневался, что это очередная операция самообмана системы. Что его попросту не существует, хотя дело кончится тем, что придется кого-то на эту «должность» назначить, причем расправиться с ним, с назначенным этим, придется потом на самом деле, а не понарошку.
Нисколько не веря в существование предателя, я все же вынужден был изображать какие-то телодвижения по его поимке. Генерал Сусликов прислал мне директивы, в которых звучало раздражение. Где же, дескать, конкретные предложения по операции «Кара»? Пришлось выдвинуть предложения. Во-первых, усилить работу с агентурой среди так называемых диссидентов, постараться произвести в их среде новые вербовки. Во-вторых, привезти из-за рубежа нашего агента-нелегала, изображающего представителя западной правозащитной организации. С заданием проникнуть в диссидентскую среду и постараться выйти на предателя. В-третьих, начать распространять целенаправленные дезы среди отдельных групп сотрудников центрального аппарата КГБ. Внимательно следить, какие из этих ложных сообщений доходят до диссидентов, и, таким образом, сузить круг подозреваемых. На этом моем плане, который я считал в душе полной чушью, появилась резолюция Сусликова: «Товарищу Ганкину. Очень толковые предложения. Поддерживаю! Немедленно приступайте к исполнению».
В это же время стал я задерживаться на работе допоздна и даже в выходные приходить. Якобы об операции «Кара» думать, а на самом деле дома не хотелось сидеть, ведь там сильнее выпить тянуло. Но у нас же служба такая — Сусликову доложили. Он даже позвонил мне как-то часов в одиннадцать вечера и стал уговаривать больше заботиться о своем здоровье. Работа — это, конечно, важно, говорил он, но нельзя же загонять себя окончательно. Но получалось так, что все-таки он меня скорее хвалит. Даже вспомнил, как Ленин заставлял Дзержинского отдыхать. Это же вообще высший комплимент, наверно, был, и я сообразил что-то такое пробурчать в ответ, призванное выразить мой служебный восторг. Но на самом деле в этот момент мысли мои были заняты другим: я пытался прогнать налетевшее воспоминание о том, как приятно обжигает рот и горло рюмочка холодной водочки, как великолепно закусить ее соленым опенком… И стал я яростно бороться с этим воспоминанием магическим, загонять в глубины…
Так что мне было не до Сусликова и его похвал. «Устали вы, — говорил заместитель председателя. — Я по голосу чувствую… Надо вам отдохнуть!»
И вот ровно тогда по совершенно странному совпадению это и случилось. Только я положил трубку после разговора с небожителем, как точно тумблер во мне переключили. Нет, правда, я даже услышал звук, щелчок какой-то. Просто невозможно описать эту перемену, такая она была глубокая и мгновенная. Ты сам и все вокруг тебя только что было чем-то одним, и вдруг — бах! Щелк! И все-все совершенно другое: и цвет, и запах, и еще что-то — какая-то звучит мелодия, сопровождающая жизнь.
Стало мне легко и радостно. Я больше не хотел пить! Совсем! Мысль об употреблении этого вещества казалась дикой, абсурдной. Нет, подумать только: зачем же глотать вонючую, горькую, как хлористый кальций, жидкость, точно зная при этом, что она — чистый яд, и ничего больше? А пиво? Говорим, что оно вкусное. Какая чепуха! Какой там вкус, ничего подобного. Ничего в нем нет, кроме воды и слегка замаскированной отравы. Ну еще горечи ячменевой, которая не должна вызывать ничего, кроме отвращения. Но мы обманываем себя, ищем и находим в этой горечи некую прелесть. Только чтобы оправдать этот способ введения яда в организм — мягкий, медленный. Отравление происходит постепенно, незаметно. Особенно ценно для опохмеления — выбивания клина клином. Яда ядом.
Нет, алкоголь меня больше совершенно не интересовал. Вот сока бы томатного, это было бы великолепно. Но где его достать, на ночь-то глядя? Может, у матери найдется? Позвонил, оказалось, нет, Мишка накануне заходил, все выдул. Но очень славно поговорили. «Я, — говорю, — теперь тебе буду часто звонить. Не по делу — а просто так, поболтать о том о сем…» Так она так растрогалась, что заплакала… Ну и я с ней вместе чуть не разрыдался. Не плачь, говорю, мама, теперь все будет хорошо, я ведь пить не буду больше, завязал…