Синдром Л
Шрифт:
И в этот момент поймал на себе взгляд проснувшейся Нины.
Какой же это был взгляд! Полный до краев — да нет, что там! — с переливающейся через все края нежностью. Мне вдруг стало стыдно от этого взгляда, я даже покраснел, кажется, но она, к счастью, не заметила этого. Она встала на колени, и я, точно повинуясь непроизнесенной команде, тоже поднялся навстречу ей. Она прижалась, прошептала жарко в ухо:
«Не бойся, ты мне ничего не должен… Это я тебе должна… За такую ночь жизнь отдать можно».
«Не преувеличивай», — забормотал я смущенно, но она приложила мне палец к губам. Покачала головой: «Молчи, ничего говорить не надо».
И вот так стояли мы, застыв, словно две статуи, оба на коленях, и электричество снова бежало между нами, но, прежде чем поддаться
Потом я пошел провожать Ниночку и у лифта столкнулся с соседом по лестничной клетке Петром Алексеевичем Шебякиным, генералом третьего главка в отставке. У соседа было вытянутое худое лицо с будто прилипшим к нему вечно брезгливым выражением. «Здравствуйте, Петр Алексеевич!» — храбро выкрикнул я. Генерал еле заметно кивнул, не снизойдя до большего, и уставился своими рыбьими, ничего не выражающими глазами в дверь лифта. Ниночка испуганно смотрела на меня, точно хотела спросить: мне-то — что говорить? Или молчать? Я пожал плечами. Ниночка пискнула: «Здрасте…», и я тут же понял, что это была ошибка. Шебякин медленно, словно робот из научно-фантастического фильма, повел длинной головой-тыквой, сфокусировав глаза на Ниночкином носике. Секунду я думал, что он все-таки что-нибудь буркнет в ответ или по крайней мере признает ее существование кивком или хотя бы движением губ. Но нет, ничего подобного. Ровно в этот момент подошел лифт, зашипев, открылись двери. Я демонстративно шагнул в сторону, пропуская соседа, Ниночка так вообще вжалась в стену. Генерал величественно вплыл внутрь и встал истуканом в глубине кабинки, глядя поверх наших голов. Я втащил Ниночку за руку в лифт, втиснулся сам, и так мы поехали, плотно прижавшись другу к другу, в паре сантиметров от генерала Шебякина с его надменным неподвижным лицом. Ниночка испуганно смотрела в пол, а я не мог удержаться и время от времени поглядывал на соседа. И вот странность какая: вроде ничего его лицо не выражало, но я ясно читал на нем: прекрасные и ужасные, неприличные Ниночкины крики звучали у него в ушах, и скрытный генерал и кайфовал от них, и злился, и завидовал смертной завистью, а в итоге ненавидел нас обоих. Но вот при этом ему, бедолаге, надо было стоять неподвижно в нескольких сантиметрах от наших распаренных, масленых лиц, смотреть в потолок и не позволять себе даже моргнуть.
«Хорошо, хоть горячую воду на этот раз не выключили, и мы оба смогли душ принять, — думал я. — А то пахло бы сейчас в кабинке, как в зоопарке».
Ехали мы, конечно, бесконечно долго. Лифт как-то странно дергался, подпрыгивал, шатался… «Вот будет номер, если мы застрянем. Нет, это будет даже весело, конечно. Особенно если мы с Ниночкой начнем нежничать», — думал я.
А как же мы можем не начать? Это было бы выше сил человеческих — удержаться…
Все-таки дотряслись кое-как до первого этажа. Ниночка выскочила из кабины как ошпаренная. Я вышел быстро, решительно, делово. Как и полагается человеку, выполняющему особое правительственное задание. И, кстати, откуда генерал Шебякин знает, что с этой девушкой я не связан профессионально? Может, я соблазнял ее исключительно ради дела, а? Зачем судить сразу так строго? Нет, правда, даже обидно, ей-богу. Чуть что, так сразу…
Генерал держал в руках зеленую авоську.
Как только Шебякин скрылся из виду, Ниночка прыснула. Потом стала так хохотать, я думал, уж не истерика ли это? Но не выдержал и засмеялся сам. Так мы шли с ней по улице и заливались-хихикали, как сумасшедшие. А что, ведь и правда смешно!
Только когда дошли до площади Хо Ши Мина, наконец успокоились. Надо было прощаться. Я вообще не мастер жанра. В таких случаях теряюсь слегка, хотя виду не подаю.
Ниночка привстала на цыпочки и быстро клюнула меня в губы у всей площади на виду. Клюнуть можно, конечно, по-разному… Еще тот был клевок. Чувственный. Но не особенно заметный. По крайней мере, никто вроде бы не обратил на нас особого внимания.
«Не бросай меня, а?» — прошептала.
«Да нет, я…» — опять только и нашел, что ответить.
Ниночка отодвинулась в сторону, посмотрела на меня как бы с расстояния. Критически оценила. Сказала:
«Эх ты… я да я, да лошадь не моя».
«Хотел сказать тебе…» — но я опять замолчал, так и не договорив. Так ничего и не придумав.
«Ладно, не говори ничего…»
Помолчала какую-то секунду. Потом заговорила быстро-быстро:
«Слушай, будь человеком… выполни одну просьбу… Сходи со мной сегодня вечером в гости к подруге моей, а? Ну что тебе стоит? Мне без кавалера к ней приходить неловко. Невозможно просто… После того, что у нас с тобой было, я никого другого рядом с собой видеть не смогу… А тем более флирт изображать, ухаживания принимать… Тошно мне будет… Можешь ты такое понять? Ну, пожалуйста, окажи милость такую…»
Я твердо собирался отказаться — только мне еще подруг каких-то не хватало! Но Ниночка смотрела своими маленькими серыми глазками так жалостливо, так просительно, так по-детски доверчиво, что отказать ей мне стало невмоготу.
«Ну, хорошо, только ненадолго, на пару часов, не больше… что за подруга хоть?» — спросил я. И сам себе удивился. Не замечал я вроде за собой раньше жалостливости такой… Да никакой вообще жалостливости не замечал, если честно…
«Подруга нормальная… одноклассница моя. Из хорошей семьи… академической. Ну, воображает о себе иногда, конечно, но на самом деле ничего», — сказала Ниночка.
Ну, ладно, думаю, черт с ней, не убудет от меня, в конце-то концов… Схожу к подруге академической.
Откуда же мне было знать, какой это будет поворот в сюжете! Какой черт из какой машины на белый свет в тот вечер вылезет…
Ох-хо-хо…
Глава 7.
Как же меня поразил тот звонок! Звук незнакомый, чужой. И главное — какой-то печальный или даже немного зловещий. Но что за вздор? Быть этого не может! Я же с детства знаю, как звучит наш дверной звонок. Разбуди ночью, и я спою: тьюнь-тюнь-тюинь… А сейчас? Ведь явно на полтона ниже! И с каким-то новым протяжным окончанием — тю-у… Точно подменили его. Но ведь сегодня с утра приходил почтальон, и звонок тренькал самым обычным, привычным образом. Кто же мог его подменить в течение дня? Отец был на работе, меня тоже целый день дома не было. Мистика…
Я вдруг смутно вспомнила: кажется, кто-то, когда-то, сто лет назад, рассказывал мне про звонок производства завода имени Ворошилова. Что вроде бы с ним такое бывает. Со временем тональность звука меняется. Что-то там изнашивается, и так далее. Кто его знает, может, наш изготовлен именно там, на ворошиловском? Так или иначе, мистика наверняка имела самое прозаическое объяснение. Но мне все равно показалось, что это предзнаменование какое-то. Как в Пятой симфонии Бетховена — стук судьбы в дверь: ту-ту-туту-у!
Звонок тренькал все более требовательно, все более нетерпеливо. Я подошла к двери с некоторой опаской. Заглянула в глазок. О, какое облегчение! Это всего лишь Нинка! Я чуть не забыла, что она в тот вечер опять напросилась ко мне в гости.
А я-то, между прочим, полагала, что больше никогда ее в жизни не увижу. Думала: ну вот, теперь уж все! Сказанного и сделанного не вернуть. Она черную обиду затаила, и я никогда не прощу ее за то, что ей наговорила. За свою же болтливость. Но это ведь обычное дело: людям труднее всего прощать другим свои собственные глупости или мерзости, а тем более откровенность. Так странно мы устроены.
В общем, я сильно удивилась, когда она позвонила по телефону как ни в чем не бывало и говорит радостно так:
— Ну ладно, подруга… Не сердись на меня, и я не буду… Давай не будем дуться…
Я немного растерялась, особенно тон ее меня поразил: с чего вдруг радость такая? Или это игра, чтобы меня как-то уесть? Я никак не могла понять, что происходит, а потому буркнула что-то типа: угу. Чтобы просто не молчать. Как хочешь, так и понимай.
И потом ушам своим не поверила: она в гости просится!