Синдром Л
Шрифт:
А академик тем временем продолжал свой монолог.
— Но есть же понятные обязательства. Корпоративная этика, в конце концов. Не уверен, что они совместимы с положением зятя известного диссидента… Я предполагаю, что у вас даже формальные правила есть, запрещающие установление такого рода семейных связей.
И уставился на меня с тревогой. Ожидая ответа.
— Вы совершенно правы, Константин Сергеевич! — торжественно сказал я. — Это несовместимо. Но — если две максимы (черт, что ты несешь! Зачем секретные термины! — панически взвизгнул нюх)… Да, если два постулата, два члена формулы противоречат друг другу, то один из них должен исчезнуть. В данном случае у меня нет сомнения, какой… Я твердо намерен в ближайшее время поменять место работы. На что-нибудь… нейтральное. Это не так-то просто, нас не очень-то любят отпускать… Но прецеденты имеются. Надо будет хорошенько
Академик расцвел.
— О, это меняет дело! А то я мучительно думал…. Как же это будет? Ведь и для моей репутации, в том числе международной… близкий родственник в КГБ… это знаете ли, был бы еще тот нонсенс… хотя чего не сделаешь ради единственной дочери…
Старик расчувствовался.
— Давайте все-таки выпьем по этому поводу… У меня есть в заначке совершенно отличный хорватский вермут…
— Спасибо, Константин Сергеевич! Но я не пью. Совсем.
— Ну а по капельке? По капелюшечке?
«Господи! И академики тоже!» — с огорчением подумал я и помотал головой. Нет.
— Да, редкий случай в наши дни… Звучит почти как анекдот: непьющий зять… Хвалю. Восхищаюсь даже. Ведь вообще-то это серьезная проблема. Мы с вами как-нибудь еще это обсудим. Нация-то фактически спилась… Боюсь, не окончательно ли?…
И тут я понял: академика я завоевал! Расслабленная поза, которую он теперь так естественно принял, его изменившаяся жестикуляция, без видимых признаков защиты от возможного нападения, смягчившееся выражение лица, то, как он открыто мне теперь улыбался, и голос его изменил тональность — напряжение в связках ушло — все это говорило о его абсолютном ко мне расположении. Нас ведь в вышке учили распознавать такие вещи. А это был классический, совершенно очевидный случай! Видно, подумал я, ему необходим собеседник, ровно такой, как я. Который склоняется к его позиции, но которого надо еще убедить. Все ему изложить, объяснить. Привести любимые аргументы. Не поддакивающий единомышленник, с которым давно уже скучно. Но и не противник непримиримый. Нет, именно средний вариант. Я для него, наверно, находка.
Если бы это была вербовка, то я был бы уже совсем близок к последней стадии, степень готовности объекта оценивалась бы примерно в девяносто два процента… а может, и больше. У меня такого результата и не было никогда.
«Что ты лезешь всюду со своими вербовками? Хватит уже! Привыкай к гражданской жизни!» — сурово одернул меня внутренний голос. И впервые я был с ним полностью согласен. Но разве от привычек сразу избавишься?…
Однако только я успел согласиться, как в моей голове что-то щелкнуло. «Вербовка академика»… Почему-то эти слова вызвали какой-то… как это называется у психиартов? Сайко-ассонанс, кажется. Что-то довольно болезненно отзывалось в мозгах. Но что конкретно, пока вспомнить не удавалось…
Академик тем временем улыбался мне безмятежно, и я старался открыто улыбаться в ответ, хотя попробуйте-ка сделать это убедительно, когда в голове ассонансы…
И вдруг Фазер посерьезнел. Даже помрачнел. Сказал:
— Теперь, когда мы с вами нашли основу для взаимопонимания, Саша, я хочу сказать вам… в каком-то смысле самое главное. И задать вам важнейший вопрос. Ваш выбор… девушка, которую вы выбрали в невесты… Что и говорить, великолепна. Умна. Талантлива. Обаятельна до невозможности. Самоотверженна. Хотя временами бывает и капризна, и своенравна. Но это тоже часть ее обаяния, согласны?
— Да!! В огромной степени! Без этого она была бы пресной и неинтересной! — воскликнул я горячо. О, как приятно было говорить о Сашеньке!
— Все так. Но тем не менее она даже более сложный человек, чем вы подозреваете.
Академик выдерживал паузу.
— Я должен взять с вас твердое обещание… почти клятву… что все это останется сугубо между нами… никому и никогда… Обещайте!
— Клянусь!
— Я вас знаю всего несколько минут, но почему-то склонен вам верить… Ну так слушайте. Сашенька нездорова. Психически. Хотя это не шизофрения и не биполярный психоз. Ничего такого. Но тяжелейшая травма, приведшая к состоянию отрицания реальности…
Я сидел пораженный.
Академик глотнул воды и продолжил:
— Почти три года назад… У нас случилась страшнейшая история… Сашу похитила небольшая банда с Измайловского продовольственного рынка. Выходцы с Кавказа в основном. Обыкновенные бандиты, выкуп хотели. Непомерный. Держали ее в подвале рядом с рынком. Делали с ней там страшные вещи. Насиловали — коллективно. Пороли. Издевались. Потом, когда ее удалось освободить, она была на себя не похожа, вы бы ее увидели, не узнали бы. Всего за несколько дней что можно с человеком сделать. Меня не узнавала. Пришлось надолго ее в клинику поместить.
Но освободить Сашу оказалось непросто, — продолжал Фазер. — Милиция, разумеется, ничего делать не хотела… наверно, банда ей приплачивала. Но нашелся один молодой милиционер, который проникся сочувствием. Увидел случайно фотографию Сашенькину. И стало ему ее очень жалко. И вот этот парень, Миша, его потом убили, к сожалению… он пришел ко мне втайне от своего начальства и сказал, что Сашеньку все равно живой не вернут, поэтому платить выкуп ни в коем случае не надо. Что в банде есть главарь по имени Керим. Извращенец, который получает сексуальное удовлетворение только от пыток и медленного убийства женщин. Фактически ножом их живьем режет на куски. Глаза вырезает и все остальное…
— Можно я воды выпью? — попросил я. Академик налил мне полный бокал. Я пил, и рука дрожала. Ну не то чтобы очень. Чуть-чуть. Но не совсем я управлял конечностью, к стыду своему. Фазер это заметил, по-моему. И в его глазах что-то вспыхнуло. Какое-то новое чувство. Особой солидарности. Как будто он принимает меня в какой-то свой избранный орден. Рыцарей Сашеньки.
— Да, мне тоже тяжело говорить об этом, — продолжал он. — Но… вы должны все знать. И представьте, что я ощущал тогда. Пришлось мне обращаться к вашим, а вы представляете, как это было унизительно. — Опять пауза. Мучительная. Фазер молчит. Собирается с мыслями. — Представляете, ко мне домой, вот в эту квартиру, является генерал. Представляется: Владимир Анатольевич Сергуткин, заместитель председателя.
— О! — встрял я. — Сергуткин-то с тех пор председателем стал. Самым главным начальником в Комитете и, следовательно, в стране.
— Да, я в курсе. И вот ваш этот самый главный говорит: «Константин Сергеевич, мы вышли на банду, которая вашу дочь похитила. Знаем, где они ее держат. Но окопались они там — страшное дело. Все вооружены до зубов и оружием пользоваться еще как умеют. Терять им нечего — почти все в розыске за убийства при отягчающих. Газ думали применить, так там как минимум двое в противогазах дежурят. И имеют приказ в случае начала штурма первым делом покончить с вашей Александрой. Что будем делать? У меня даже истерический смех начался при этих словах. Это уж, я говорю, вам судить, что делать, я не специалист. А он спокойно так говорит: нет, это вам решать, товарищ академик. Скажите мне сейчас — штурмуйте, будем штурмовать. Даже при том, что мы много бойцов своих непременно потеряем. Но шанс спасения вашей дочери в этом случае очень незначителен. Один шанс из ста, я бы сказал. Надо будет вам морально готовиться в таком случае к самому худшему. Ну а что будет, если не штурмовать, спрашиваю я. Ну тогда, говорит он, они тоже почти наверняка ее убьют. Такие уж они люди. Значит, получается, вообще выхода нет, спрашиваю, и у меня от ужаса холодный пот начинает по лицу течь… Не приходилось испытывать, Александр? Ваше счастье. Одно из самых жутких ощущений на свете. Сергуткин говорит: задумываемся мы еще над одним вариантом. Но с ним не все так просто. И молчит многозначительно. Я чуть на колени перед ним не встаю. Говорю: умоляю на куски! Не томите! Можно, говорит шеф ваш, попытаться внедрить в банду нашего человека. Такая возможность представилась. Ехал к ним с Кавказа один чеченец по имени Рустам. Головорез еще тот. А мы его перехватили. И у нас по совпадению есть в аппарате один сотрудник, сильно на него внешне похожий. Молодой офицер, капитан. Если волосы ему потемнее покрасить, вполне за близнеца этого Рустама сойти может. Беда в том, Константин Сергеевич, что этот офицер не то чтобы боевик. Он по роду работы бумажки перекладывает в центральном аппарате. Иногда на пожилых агентесс выходит, но и те, бывает, пугают его слегка. Темпераментом своим необузданным. По физподготовке еле-еле зачеты сдает. Спортом не занимается. Пьет многовато. То есть самый неподходящий человек для роли в такой операции. А готовить его времени нет. По нашим сведениям, у нас всего несколько дней в запасе. Но самое главное, Константин Сергеевич, никоим образом я его обязать это сделать не могу. Только если он совершенно добровольно захочет. А мои генералы с ним уже говорили. Он руками на них замахал, говорит: и девушку не спасу, и сам погибну. Наверняка. И актерских данных, говорит, у меня никаких. Никакого чеченца убедительно изобразить не смогу. И нервы ни к черту. Как только я у них появлюсь, они тут же меня на чистую воду выведут. И часа не пройдет, а меня уже в расход пустят. Бесполезная будет потеря человеческой жизни. А у него, капитана этого, между прочим, семья. Жена, дочка совсем маленькая. Мать — старушка вдовая.