Синдром Л
Шрифт:
Выскочили мы на лестничную площадку. Подтянулся я на стальном пруте пожарной лестницы, стал чердачный люк отпирать. И вдруг слышу — у меня даже все оборвалось внутри, — оттуда, сверху, характерные грубые голоса доносятся. Матерятся, пытаются люк с той стороны открыть. И, ясное дело, через пару минут справятся со всеми моими хитростями. Значит, с крыши спустились, боковое окно выбили… путь через чердак закрыт. Что же остается? Снизу, надо думать, они уже густой толпой поднимаются по лестнице, значит, и до подвала не доберешься…
А тут еще звук лифта раздался. Поднимается кто-то. Причем я догадываюсь,
Я посмотрел на Сашеньку, и, видимо, такое отчаяние было в моем взгляде, что она взяла меня за руку. Прижалась. Секунду мы так стояли, держась за руки, глаза в глаза. Она смотрела снизу вверх так доверчиво, так беззащитно, что у меня все внутри оборвалось… Вдруг я понял значение слова «ужас». Черный ужас. Волна черного ужаса — безумного, оголтелого страха за любимое существо — обдала меня. Если бы только можно было как-то прикрыть ее, защитить, пусть бы меня рвали свинцом на части, плевать! Но вот что ей кто-то может доставить боль, ранить, просто даже схватить грубыми руками… Вот эта мысль была совершенно невыносима, я даже зубами заскрипел…
И тут же прочел в ее взгляде: не надо, не отчаивайся, не бойся. А потом пришло совсем другое ощущение — вне всякой логики и последовательности. Я вдруг с удивлением понял, что в этой позе, на этой лестничной клетке, в ожидании ужасной концовки я почти счастлив. Наполовину счастлив. А наполовину — в полном отчаянии. Но все-таки и счастлив тоже! Потому что ничего нет на белом свете более потрясающего, чем вот так стоять и в такие глаза смотреть с расстояния всего в пять сантиметров. И когда глаза эти так смотрят в твои, снизу… Ничего нет слаще. Даже если через секунду небо упадет на землю.
Я бы и дальше стоял так — до самого конца, но Сашенька вдруг что-то придумала. Она потащила меня за руку — к двери генерала Шебякина. И нажала кнопку звонка. «Зачем…» — начал я, но она зажала мне рот рукой. Покачала головой, прошептала: «Я сейчас буду ведущей, а ты ведомым, о’кей?»
Ну, кто бы я был, если бы отказал ей в такой ситуации? Впрочем, давайте уж честно: и ни в какой другой ситуации я ей отказывать не умел. Не мужик стал, а половая тряпка. Но какая счастливая тряпка! Ах, идите вы все к черту, блюстители мужского достоинства!
Шебякин очень быстро открыл дверь, в этом было наше — ну, не спасение, наверно, но шанс некоторой отсрочки. Генерал был, я думаю, удивлен. Но в его пустых глазах, как всегда, ничего нельзя было толком прочитать.
Сашенька сказала странную фразу:
— Вот, Петр Алексеевич, вы нас звали, и мы пришли.
Как, когда, и куда он нас мог звать, поразился я. Что-то Сашенька путает. Или шутит со стариком, а с ним шутить бесполезно.
Но — удивительное дело — Шебякин изобразил что-то вроде церемонного полупоклона и жестом пригласил нас внутрь своей квартиры.
Закрыл за нами дверь очень тщательно. Смотрю: дверь толстая, чуть ли не бронированная. Замки какие-то оригинальные, на заказ, видно, изготовленные. Один засов широкий, из закаленной стали, чего стоит. А цепочка! Да нет, какое там, цепь могучая. Вот, что значит обитель генерала! Такую дверь, вернее, боевой заслон, пожалуй, без направленного взрыва не вскрыть. «Если старика удавить… ну, ладно, давить не будем… пусть оглушить, — думал я. — Связать, в рот кляп засунуть, куда-нибудь от греха убрать подальше… чтобы под ногами не болтался. Можно в этой квартире долго продержаться. А, в конце-то концов, все относительно — интенсивно прожитые полчаса могут чьим-то вялым годам равняться. Есть, кажется, червяки какие-то или личинки, у которых и вся жизнь не намного дольше. Весь период от отрочества, полового созревания, до унизительной личиночьей старости.
«Полчаса с Сашенькой! — думал я. — Остальной мир выключить, как бубнящий телевизор. А потом хоть потоп!»
Старик Шебякин провел нас в просторную гостиную, обитую светлым орехом. Усадил на роскошный кожаный диван бордового цвета. Я озирался, пораженный: вот, оказывается, какие квартиры бывают на свете. И где? За стенкой от моей сорокасемиметровой хибары, которую я до недавних пор считал верхом привилегированного квартирного комфорта. Пока не увидал жилья Шурочкиного Фазера. Но и оно бледнело в сравнении с логовом Шебякина. Большущая гостиная, наверно, по площади равная всей моей квартире, столовая, библиотека, две спальни… Куда ему столько? «Вот вам повесть о двух мирах в картинках… Нет, о трех. Надо еще коммуналку Кентрова в фильм добавить», — подумал я. Любопытно было бы взглянуть, как не отставной пенсионер, а действующий генерал живет. Ну а Сусликов? Нет, на Сусликова уже никакого воображения не хватало.
— Прошу садиться, — торжественно сказал Шебякин. — Что бы вы хотели выпить? У меня виски есть, настоящий… причем не шотландский, а ирландский. Тройная дистилляция.
И смотрит на нас, ответа ждет, весь гордый собой. Эх, в иные времена попробовал бы я эту Ирландию! Так бы попробовал… Но сейчас даже уже сожаления нет, что не могу выпить. Какая разница, чьего производства отрава… Все равно яд, та же сивуха, только более красиво упакованная.
Я попросил чашку чая — все же нужно было как-то перевести дух после случившегося. И перед тем, что случится дальше…
— Чаю? — удивился старик Шебякин. — У нас же такой повод есть… отпраздновать, так сказать… Новый, скажем этап. Моей жизни и вашей. Я этот виски вонючий долгонько берег для особого случая. Мне их наш резидент в Лондоне двадцать лет назад подарил.
— Нет-нет, спасибо! — заволновалась Сашенька. — Саша не пьет. Совсем.
— А по капельке? — настаивал Шебякин, хитро склоняя голову вбок. — А по капелюшечке?
«Откуда это выражение у таких разных людей? Смешно, — думал я. — И сам-то как оживился, глаза вдруг заблестели… неужели тоже тайный алкоголик?»
— Спасибо, Петр Алексеевич… но нам никак нельзя… по медицинским показаниям, — Сашенька была тверда.
Старик поцокал языком и объявил:
— Понимаю. Вам надо сохранить ясную голову, и так далее… в связи с предстоящим… И максимум энергии тоже. Уважаю.
Я взглянул на Сашеньку: это еще что такое? Неужели старик знает, что мы… Но почему он тогда нас впустил? Бред какой-то… Она наступила мне на ногу. Смысл понятен: не возражай старику. «Наверно, он спятил, но, может, оно и к лучшему», — решил я.