Синдром Л
Шрифт:
«Хм, — сказал я себе. — Наверное, у этих двоих какие-то свои секреты…»
А в дверь звонили все настойчивее.
— Не открывайте! — громким шепотом умоляла она. Но Шебякин, громко заворочался там, видно, пытаясь встать. Кажется, дело дошло до того, что она стала физически его удерживать, не давая подняться на ноги.
— Что ты себе позволяешь, девчонка! — возвысил голос старик. — Отпусти меня немедленно!
Наверное, те, за дверью, услышали шум в квартире. А может, прибор у них был соответствующий. Эхолот какой-нибудь сухопутный, для ловли отщепенцев.
Сашенька выскочила из-за ширмы.
— Где моя сумочка?
— Да вот же она. — Я протянул ей изящную сумочку из белой кожи. Не отечественное производство, понятное дело. Балует ее Фазер. Я еще не так бы баловал, если б мог.
Но что это ей вдруг приспичило? Накраситься решила перед смертью, что ли? Все-таки загадка эти женщины!.. И уж кому-кому, а ей вообще никакая косметика не нужна.
Но я ошибся. Вовсе не косметичку извлекла она на свет. А средних размеров пистолет.
— «Парабеллум», — деловито сказала она. Сказала так, как будто это объясняло, почему огнестрельное оружие оказалось в дамской сумочке.
— А, ну тогда понятно, — сказал я. — Раз «парабеллум», тогда другое дело. Тогда все нормально. Обычная вещь. Непременный атрибут современной женщины.
— Смейся, смейся, — сказала она.
— Лучше дай его мне, — сказал я. — Я хотя и не лучший стрелок на свете, но зачет сдавал когда-то. Могу попытаться. Пульну пару раз. Хотя, ты знаешь, они же все в броне. Шлем, может, пуля и пробьет с близкого расстояния. А может, и нет. Но есть шанс, что оглушит. Мне один коллега рассказывал, что верное место только одно — в шею, между шлемом и бронежилетом на груди. Но это один сантиметр всего, сам Ворошилов не попал бы.
Я протянул руку, чтобы забрать у нее опасное оружие, но тут раздался грохот, и во входной двери образовалась большая дымящаяся дыра. Знаменитый броневой заслон оказался не таким уж неприступным. Но в ту же секунду Сашенькина рука взметнулась вверх. Она выстрелила три раза подряд. Это была почти автоматная очередь. Вот это «парабеллум»!
Но самым поразительным, даже пугающим, было отчетливое ощущение, что стрелял каким-то образом именно я, а не Сашенька. Даже в руке боль отдалась. Казалось, я только что ощутил тяжесть пистолета, отдачу почувствовал. Это же я ненавидел, это же я хотел выстрелить… И, кажется, выстрелил…
Но я смотрел на свою пустую руку и понимал: это безумие. Галлюцинация.
Я обернулся и, не веря глазам, смотрел на результаты Сашенькиной стрельбы. Первый «космонавт», пролезший в дыру, лежал на полу в противоестественной позе, и вокруг него быстро образовывалась лужа крови. Видимо, он был мертв. Еще двое застряли в дыре, почти полностью закрыв ее своими телами. Признаков жизни они тоже не подавали. То ли раненные, то ли оглушенные. А может, и мертвые даже.
— Хорошо, что ты мне успел сказать про то, куда целить, — сказала Сашенька.
Хорошо? Я вовсе не был в этом уверен. Не хотелось говорить ей, что зря она эту пальбу затеяла, все равно никаких шансов у нас нет. Теперь они совсем озвереют. И чего она добиться хотела — унести с собой как можно больше жизней вражеских, что ли? Но это же не германские оккупанты какие-нибудь. Простые служивые ребята, я и сам недавно был таким же.
Но я промолчал. Как говорил мой дед, факт совершен, и с ним надо считаться. Зачем Сашеньку расстраивать. Что сделано, того не вернешь…
Ко всему прочему, мне интересно было, где это она так обращаться с пистолетом научилась? Спортивная стрельба у нас вроде как теперь запрещена… Впрочем, ничто меня в ней больше не удивляло. Конечно, моя Сашенька все умеет. Не только по-латыни шпарить, но и кашу сварить, омлет с грибами мастерски пожарить и пляцки бесподобно испечь. Ну и стрелять тоже. Кто бы сомневался.
А вот про Шебякина мы подзабыли. Он стоял напротив двери и изучал последствия Сашенькиного снайперского огня.
— Американцы? — спросил он, указывая большим пальцем в сторону поверженных «космонавтов».
Мы с Сашенькой переглянулись.
— Нет, Петр Алексеевич… боюсь, что нет. Это…
Но я не успел договорить. Уоки-токи на плече погибшего бойца захрипело и сказало важным начальственным голосом:
— Повторяю приказ: молодых взять живыми. Любой ценой. Повторяю…
И вот тут старика проняло:
— Это что же такое? А? Так это наши, выходит? И что значит: молодых брать живьем? А старых?
Подумав, он все же нашел объяснение происходящему.
— Нет, никак не может быть, чтоб это наши были. Наши так себя не ведут. Это агентура. Предатели завербованные. Агенты госдепа.
И с этим словами старик исчез в глубинах квартиры. Я бросился к Сашеньке и едва успел ее обнять, как Шебякин появился снова. В руках он нес незнакомый мне короткоствольный автомат. Что-то очень древнее. Откуда он его взял? Сувенир из бурной молодости, надо думать. Неужели это еще стреляет? Оказалось, вполне.
Мы с Сашенькой с изумлением наблюдали, как наш генерал, покряхтывая по-стариковски, с трудом опускается на пол и по-пластунски ползет к двери. Используя лежавшие друг на друге тела «космонавтов» как прикрытие, он выставил дуло в дыру. И почти сразу принялся строчить длинными очередями.
— А! Не любишь! — азартно прикрикивал он. — Врешь, не возьмешь! Чапая не возьмешь!
Он повернулся к нам. Это было совсем другое лицо. Молодое, счастливое. Никакого смертельного холода. И запредельного равнодушия. Он даже смеялся! Я был потрясен.
— Петр Алексеевич! — сказал я. — Я бы не хотел, чтобы вы… пребывали в заблуждении. Это не американцы и не агентура. Это ООН. Отряд Особого Назначения. Наш, родной.
Он реагировал удивительно.
Махнул рукой.
Сказал:
— ООН, говоришь? Сейчас я покажу этому ООНу сраному. Будут знать, как дверь в доме Чапая ломать.
И опять принялся за свое. Стрелял, радостно вскрикивая.
Но тут автомат заклинило. Он тряс его, тряс, нажимал на что-то, стал разбирать, плюнул. Бросил на пол.