Синдром Вильямса
Шрифт:
Когда я закончила плакать, окончательно стемнело. Я вышла из элекара и осмотрелась. Дальше мне предстояло идти пешком. Я вынула сумку и свои обгоревшие лохмотья в отдельном свертке. Все-таки они были моими. И пахли мной. Да, в основном дымом и копотью, но и мной тоже.
Я прошла несколько километров обратно по дороге, прежде чем свернула, наконец, в лес. Воздух был свежий и прохладный, чистый. Пахло остывающим от солнечного дня песком, сосновой смолой, цветущим вереском и ко всему этому примешивалась нотка кисловатых осенних ягод. На этот-то запах я и пошла.
Я остановилась на краю болота. Время близилось к полуночи. Можно было идти и прямо сейчас, не дожидаясь завершения суток. Но после морфирования на пожаре у
Наконец, планета завершила оборот и я посмотрела вверх. Там, где недавно было сплошное черное небо, теперь были светлые пятна, словно разрывы в сплошном полотне туч. Я смотрела на этот беспорядочный узор до тех пор, пока его рисунок не отпечатался у меня на изнанке век. А потом я закрыла глаза и шагнула вперед. Я шла по светлым линиям, и земля не проваливалась подо мной, только тихо вздрагивала, когда я слишком сильно отталкивалась для прыжка или чересчур резко шагала вбок, чтобы переступить очередной темный разрыв. И вот наконец узор закончился, я оказалась в конце пути. Болото осталось за спиной. В нескольких десятках шагов от меня начиналась опушка леса. Холмик, поросший вереском — я даже отсюда чувствовала его запах. И темная фигура сидела на вершине холма. Я замерла. Прислушалась к себе и ничего не услышала. Эх, если бы мы могли чувствовать охотников так, как они нас!
Фигура не шевелилась. Я тоже. Это мог быть кто-то из наших. Это был хороший мир, благосклонный к нам и нашим знаниям. Многие из нас здесь работали, нас здесь ценили. Здесь было безопасно. Настолько безопасно, что я позволила себе влюбиться и завести семью. И не я одна. И до сегодняшнего дня здесь не было охотников. И я пришла в убежище. Маловероятно, чтобы меня здесь поджидал охотник. Я рискнула и шагнула вперед. А потом еще и еще. Пока не оказалась на самом холме.
— Ты пришла одна? — еле слышно прошелестела фигура. И тогда я узнала ее. Тетушка Гацания. Вернее, она приходилась мне двоюродной бабушкой. Но ее называла тетушкой еще моя мама. И я привыкла называть ее так. И Дармина, если бы выросла, скорее всего, тоже называла бы ее тетушкой.
Я кивнула, потому что не могла говорить.
— Ты их видела? — спросила тетушка.
— Да, — сказала я, почти так же беззвучно. — Я видела то, что от них осталось.
— Иди в дом, нечего здесь стоять.
— А ты?
— Я посторожу, вдруг придет кто-то еще.
Я замялась, не зная, стоит ли ей говорить. Потом все же рискнула.
— Тебя видно оттуда. С того берега.
— Если смотреть глазами, то нет.
И тогда я открыла глаза. Передо мной была просто огромная старая ель с неряшливо растопыренными ветками.
Глава 4. Убежище
Мне не понравилось место, где находился вход. Но не я строила это убежище, поэтому ничего не сказала. Но когда прошла по узкому коридору, ощущая, как под плечом осыпается на пол песок со стены, моя тревога усилилась. Я наклонилась и вошла в пещеру.
— Кто-нибудь знает, есть здесь второй выход?
Мне никто не ответил. Я осмотрелась. Мебели не было почти никакой. В самом дальнем углу, на полу, в спальном мешке спали Дейзи и Беллис. И то, что они не проснулись при моем появлении, говорило лишь об одном, они очень, очень устали. Исчерпали себя до дна. И я слышала дыхание кого-то третьего в другом углу пещеры. Плохие новости, очень плохие. Я-то надеялась, что приду сюда одна. Что напали на след только нашей семьи. Меня, Террэгана, Дармины, Ястребинки и Данделайона.
В углу было несколько охапок сена. Видимо, вместо матрасов. Никаких намеков на другую комнату или второй выход не было. Слева от входа в углублении в утоптанном полу — прозрачная вода. Что ж, родник есть, и на том спасибо. Справа от меня, у короткой стены стояла низенькая, чуть выше моей щиколотки, лавка — единственная мебель, которую я увидела с первого взгляда. Впрочем, бывали у нас убежища и совсем без мебели, не в ней дело.
Кем-нибудь, кто мог бы мне ответить, если бы мог говорить, оказался незнакомый тонкий юноша с переломанным носом и кровоподтеками по всему лицу. Правда, кровоподтеки и перелом я увидела не сразу, пару секунд спустя, сначала я поняла только то, что ему нужна моя помощь. Он сидел, запрокинув голову и прижимая к лицумешочек из ткани, наполненный чем-то, очень похожим на болотную жижу. Ну, за неимением ничего другого, я тоже пользуюсь болотной жижей. Но не в присутствии настоящих врачей, конечно.
Я отвела его руки от лица, положила на пол мешочек.
— Тебя били?
Он застонал, попробовал покачать головой и зашипел сквозь стиснутые зубы. Да, совсем юный мальчик. На полу стояло несколько свечей, и я зажгла их все. Потом велела юноше лечь. Он попытался качнуть головой.
— Я врач, ложись.
И он послушался. Я села лицом к свету и положила его голову к себе на колени. Потянула за подбородок. Два зуба оказались выбитыми, в лунках чернела кровь, но осколков не было. Ладно, ничего. Регенерирует, какие его годы. Я накрыла его лицо ладонями и выдохнула. Работать со своими всегда лучше и проще. Это как учителю решить домашнее задание для седьмого года обучения. Но силы все равно нужны, конечно. Их у меня оставалось не так уж много после пожара и перехода сквозь грань. Но достаточно, чтобывосстановить этого мальчика. Если что, ему проще будет уходить без боли. Но я надеялась, что никакого «если что» не случится. Много уже наслучалось. Хватит!
Гацания вошла, едва я закончила. Юноша уснул, я аккуратно уложила его голову на лавку. Когда проснется, не будет ни синяков, ни кровоподтеков, ни сломанного носа, ни сотрясения мозга. Боли, естественно, не будет тоже.
— Нивяник просто упал, — сказала она.
— Я думала, это дело рук охотников.
— Если бы он попал в руки охотникам, он бы не ушел живым. Ты же знаешь.
— Я уходила, — возразила я.
— Ты была старше. И тебя отбивала Ястребинка.
Гацания подошла к роднику, зачерпнула воды ладонью и сделала несколько глотков.
— А почему ты не помогла ему? — я кивнула на юношу. — Так нужно было сидеть и ждать встречающих?
— Ты напрасно злишься. — Гацания осмотрелась и села на пол передо мной, скрестив под собой ноги. — Он мог бы справиться и сам.
— Когда я пришла, он стонал и не проявлял никакого желания вылечиться.
— Ему мешала боль, — вздохнула Гацания. — Нивяник еще не прошел через Клятву. Но справиться с болью он бы смог, если бы захотел. После Клятвы такие вещи делать легче.
Я даже кожей чувствовала, как торжественно она произносит это слово — Клятва.
— Да кому она нужна, эта твоя клятва! — взорвалась я. Мне хотелось кричать во весь голос, но я только шипела. — Кому она хоть однажды помогла? Может, Террэгану, когда он оказался в центре пожара? Или Данделайону с Ястребинкой, когда им отрезали головы? Или родителям Нивяника, которых, видимо, уже больше нет на свете? Кому? — у меня перехватило горло, и я закашлялась. Пришлось замолчать, восстанавливая дыхание.
Гацания положила ладонь мне на запястье и легко сжала.
— Клятва помогла тебе добраться сюда. Послушай себя. Разве тебе хотелось жить, когда ты узнала о смерти мужа и дочери? Разве ты не хотела умереть, когда увидела мертвыми брата и сестру? Когда поняла, что ты осталась одна? Клятва помогает терпеть боль, любую боль. Если бы не Клятва, нашего народа уже не осталось бы. Ты еще слишком молода и не помнишь времен, когда нас оставалось всего два десятка. Из тех, оставшихся, все были раздавлены, все потеряли изначальные семьи… И конечно, никто не хотел думать о новой семье. Но они все выжили, и это главное. А если бы не Клятва…