Синее море, белый пароход
Шрифт:
Я прижал руки к карману, чтобы Кимура не отобрал у меня письмо и не прочитал. Но он как раз это и сделал. Отодрал мои руки и вынул письмо к Сумико.
Видели бы ребята… А знали бы они, кто меня спас…
К нам подпорхнула Сумико. Она первым делом вцепилась в руку Кимуре, и мне полегчало. А то уже рябчики запестрели в глазах.
— Кимура-сан, — пропищала Сумико, — у Геры больная рука.
Кимура ослабил тиски. И он прочел письмо, одной рукой придерживая листок против света, что бил из-под ящика.
— Кимура-сан, — продолжала Сумико, — Гера знает нашу баржу. Помните, он спас меня здесь?
Кимура поставил меня между Сумико и собою. Сам наступил ногой на ящик, который закрывал мне дорогу на свободу.
— Тихо! — приказал мне Кимура. — Иначе я не гарантирую вам жизнь! — Он скосил глаза на Сумико и заговорил с ней по-японски, даже не подозревая, что я почти все понимаю.
— Ты должна отвлечь своего русского поклонника, — сказал Кимура. — Я переведу шлюпку на Мутную речку. Там густые кусты над водой. Пусть Ивао принесет мне туда табак. В случае опасности я уплыву на остров Птиц. Там близко Хоккайдо… Пусть Ивао много несет табаку.
— Я сделаю, как вы хотите, — ответила Сумико.
Кимура отдал мне письмо и отодвинул ногою ящик.
В баржу ударил фонтан света.
Я вывалился из дыры на песок, отполз от тени, вскочил и побежал прямо.
— Гера-сан! — закричала Сумико. — Так ходи не надо!
Но я был на свободе. Теперь я мог бежать куда угодно.
Конечно, отцу я не скажу ничего. Но вот Семену надо рассказать, что Кимура скрывается тут, у нас под носом. Семен, тот решит, что надо предпринять… Однако глаза Сумико были открыты так сильно, как в тот раз, когда она тонула. И я не побежал. Я сел на песок и спросил как ни в чем не бывало:
— Почему?
— Рюди там не ходи, — ответила Сумико и обвела рукой чуть ли не всю песчаную полосу. — Война ходи… бомба, мина…
Она хотела напугать меня. Но я не Рыбин. Меня так просто не испугаешь. К тому же я знаю, что ей надо отвлечь меня. Сумико может вообще сказать сейчас, что надо сидеть на месте и не двигаться, потому что я зашел на минное поле. Но я больше дураком не буду, как сегодня. Вот влип так влип. И письмо прочитал этот самурай. Ну, хватит. Позлю вот ее и убегу. Скажу Семену про Кимуру.
— А я ничего не боюсь, — ответил я, разорвал письмо на мелкие клочки и начал бегать по песку и кувыркаться, пока Сумико не подбежала и не схватила меня за руку. Под ресницами у нее стало влажно, как утром под листьями бузины. И куда-то исчезла моя решимость. Я даже не мог набраться смелости выдернуть руку из ее руки. И девчонка повела меня по сырому песку. Видели бы ребята, как плелся я за нею. Точно пленник. Теплая гниловатая вода бухты окатывала наши ноги. Мои цыпки жгло, и я подпрыгивал на прибое.
Мы сделали огромную дугу и вышли к крайним фанзам. Я и тут не сопротивлялся. Мне было интересно, куда поведет Сумико. Она цепко держала меня, словно боялась, что сбегу. Сумико вела меня прямо на сопку.
— Почему Кимура прячется? — спросил я и сорвал на ходу саранку.
— Боится, — ответила Сумико.
— Да ему ничего не будет, — сказал я, оглянулся — нет ли кого — и передал ей цветок.
Она отпустила мою руку и стала собирать букет. Перекладывая цветы травой, она расхваливала своего дядю. Кимура не имел своей семьи, потому что все время занимался рыбными делами. Он мечтал скопить деньги на маленький рыбный завод. Этот заводик он купил бы на Хоккайдо. И тогда вся их семья переехала бы на родину. Кимура давно говорил, что жить на Сахалине опасно. И один он мог бы уплыть на Хоккайдо, когда началась война. Но Кимура не бросил их.
— Рыбину надо было посильнее дать. — Я сделал свирепое лицо и потыкал кулаками в воздух.
— Дядя Кимура росскэ боится, — повторила Сумико.
— Ты меня не боишься? — спросил я и сорвал ей вторую саранку.
Сумико прикрыла лицо жидким букетиком, покрутила головой и бросилась вверх — замелькали блестящие щиколотки ног.
Я побежал за нею по коридорчику, который оставался в зарослях кислицы. Метров через сто мы задохнулись и упали в траву.
Отчаянно стрекотали кузнечики. Выше по склону на кусте сидел ворон и кричал: «Алло, алло…» Солнце поджаривало кожу. Я сорвал два огромных лопуха и сделал шлемы. Лицо Сумико в тени лопуха позеленело.
— Вон остров пустой, — показал я в море бамбуковой палкой, которую подобрал по дороге.
Сумико ничего не ответила. Но глаза ее были устремлены на Птичий остров.
— Давай уплывем на него, — предложил я. — И ребят вызовем, моих друзей — Борьку, Скулопендру и Лесина. Знаешь, какие ребята славные!..
И я рассказал о нашей пещере, о том, как мы взрывали патроны в кострах, как мечтали все приехать на Сахалин, — правда, не сказал зачем, — как думали об оркестре.
— И вообще иначе жизнь сделаем, — закончил я. — Никому никого бояться не надо… Оркестр обязательно создадим. Весело будет.
— Хреб там нет, — напомнила Сумико мои же слова, и продолговатые зеленые тени на ее щеках сгустились.
— Зачем хлеб? — сказал я, ошкуривая стебель кислицы. — Вы можете питаться травой и рыбой, а мы — нет? Хочешь, докажу? Целую неделю буду есть одну кислицу.
— Хочу. — Сумико улыбалась, сильно оттопыривая нижнюю губу.
Я разломил надвое мясистый стебель кислицы и подал половину Сумико. Кислятина свела скулы.
Сумико стала доказывать, что раз у меня есть отец, мама, бабушка и брат Юрик, то я должен быть счастлив на этом острове. И зачем мне плыть на какой-то пустой остров?
— Папа, мама… — передразнил я ее и рассказал, как папа разбил банку с рыбкой. А мама сама головы от земли не поднимает — возится на грядках — и меня туда же… А мне за войну надоело, как червяку, в земле копаться. В общем, хочется убежать из дому. Я могу попросить Семена, и он отвезет нас на Птичий остров на сейнере. И потом будет молчать, как эта сопка. На него положиться можно.
Но Сумико ответила, что рыбку Юрику подарит другую. Рыбку можно заменить, а вот мать и отца никогда. И добавила, что если покинет своего отца, он умрет.