Синее море, белый пароход

Машкин Геннадий Николаевич

Меня прижало к левой стенке, и все нутро мое подтянулось к горлу.

Через минуту катер выпрямился, и я выскочил на мостик. Больше я не мог бороться с тошнотой и кинулся на поручень. Как вдруг перед глазами мелькнуло что-то белое, и я увидел двух японцев возле маяка.

Они стояли на верхней ступеньке основания башни и размахивали белыми косынками. Волны перехлестывали через волнолом под ногами у них.

Я забыл про тошноту и закричал. Моя рука очутилась в кармане, где лежала ракета. Само собой как-то получилось, что я вспомнил о ней. И подумал в один миг, что надо дать сигнал японцам: «Видим вас». Конечно, Лесик изготавливал ее не для этого… Но я ребятам все опишу — они поймут.

Я поднял ракету над головой и дернул веревочный хвостик. Голубой бенгальский огонь полетел в сторону маяка. Японцы сильно замахали руками. До меня донеслись даже крики их, похожие на вопли чаек.

Я ворвался в рубку. Однако Семен уже раскручивал штурвал. Руки Рыбина обвисли и просто перебирали рожки штурвала вслед за Семеном.

Катер наш лег на правый борт.

— Не хочу назад! — запищал Юрик. — К маме хочу!

Отец, отступивший было от штурвала, вновь взялся за рожки. Но он крутанул колесо в противоположную сторону. Меня отбросило к левой стенке, где на скамеечке пищал Юрик. Я нашел в кармане «бога счастья» и сунул брату в руки. Юрик замолчал.

В это время катер вновь повернулся носом к волнолому.

Руки Рыбина висели на штурвале. Штурвал застыл, потому что с обеих сторон давили на рожки отец и Семен. Раненая рука отца дрожала, но пальцы не разжимались.

На берегу, наверное, думали, что команда провела катер между краями волнолома и сошла с ума.

Но отец, Семен и Рыбин были в уме. Только двое были один против другого, а третий не знал, что делать, и вертел головой вправо-влево, вправо-влево.

— Развора… детей… утопи… хотите! — Это закричал отец. От напряжения на висках у него выступили упругие вены.

— Снимем люд… тог… азвернем! — откричался Семен. Нос его казался сплющенным, а бровь нависла на глаз, как у хитреца.

Катер делал плавный поворот, а бетонная стенка выпрыгивала уже перед носом. Но отец не видел этого и никак не хотел уступить. Его мокрая гимнастерка лопнула по шву на плече.

— Детей — на берег, тогда вернемся! — заорал отец, и лицо его невероятно исказилось.

Мол гудел, как огромная струна. Волны, наткнувшись на твердь, взметывались вверх, точно смертельно раненные в грудь кони.

Отец не выпускал штурвала из рук. И катер все еще шел наперерез бетонной стенке. Тогда я нащупал рожок штурвала под боком у Семена и налег на него. Нас встряхнуло. Катер шоркнулся бортом о бетон и пошел к маяку вдоль волнолома, все сильнее раскачиваясь. Впереди, сразу за маяком, прорывались в бухту водяные горы. Я живо представил себе, как такая стремительная гора ударит наш катер по носу, только он высунется за цоколь маяка. И у меня передернулись плечи, точно к спине прикоснулись иголкой.

Отец, Рыбин и Семен по-прежнему держались за штурвал. Но теперь они все трое глядели на японцев. Губы их сжались до синевы.

Японцы цеплялись за железную скобу — ступеньку маяка. Один стоял впереди, другой сзади. Оба согнулись, подставляя спины волнам. И разбитые волны окатывали японцев с головы до ног.

Семен не вытерпел и оторвался от штурвала. Он выскочил из рубки и встал к борту у кормы. Он замахал рукой японцам, чтобы они не терялись, а быстрей прыгали. И Семена захлестывали волны, переметнувшиеся через мол. Семен отфыркивался, как собака.

И вот нос катера сравнялся с японцами. У Рыбина от напряжения скривилась правая щека. Но катер уносило от бетонной стенки. Темный клин между бортом и волноломом разрастался. А японцы не прыгали. Они вытягивали шеи и раскачивались, но словно были прикованы к железной скобе.

Катер проходил. Его уже кренило на левый борт… На Семена страшно было смотреть. Он грозил кулаком японцам и что-то кричал.

— Да прыгайте! — заорал я что было силы.

И первый японец оторвался от скобы. Катер встряхнулся.

Японца подхватили Ивао и Ге, выскочившие из кубрика.

Второго японца в это время накрыла волна. И он остался стоять, словно воробей под ливнем.

Семен передвинулся до кормы, перелез через поручни. С перекладины полетела черная бахрома воды. Семен взялся за поручень левой рукой и накренился всем телом к японцу. Он протянул ему правую руку. Три пальца левой обжимали перекладину поручней. Мокрые клёши обвились вокруг ног.

Японец протянул Семену свою руку. Оставалось только прыгнуть… И в эту последнюю секунду под нами дернулся пол. Точно киль задел подводную скалу. И катер понесся боком от волнолома, от японца у маяка.

Семен исчез за кормой.

Рыбин крутнул штурвал так, точно пытался повалить быка за рога. Отец сразу, как скрылся Семен, оставил штурвал. Он откинул дверь рубки коленом и выпрыгнул с мостика на палубу. Мелькнули обшарпанные подошвы его сапог. Перед кормой отец поскользнулся и до поручней полз на коленях. Я понял, что он хочет спасти Семена.

Я догнал отца. Догнал потому, что Ге уцепился за гимнастерку его мертвым хватом.

— Не ходи, капитан, в море, конец! — громко уговаривал Ге отца.

Отец молча рвался за поручни. Тут подоспел я и повис у него на правой руке.

Отец перестал тянуть. Мы все глядели на бешеную гонку воды за кормой. Там не было видно ничего, кроме волн, волн и волн. Да и отнесло нас уже чуть ли не до середины бухты. Надо было развернуться, чтобы вновь подойти к тому месту…

Отец, наверное, подумал о том же. Он кинулся назад, в рубку, и катер развернулся, оставляя за кормой пенный водоворот. Мы снова пошли к молу, гремящему как тысяча пустых железных бочек.