Сингомэйкеры
Шрифт:
Правда, велика надежда на технологии, что позволят расширить наши возможности. В смысле, возможности человеческого организма, когда не то мозг начнет работать впятеро быстрее, не то можно будет информацию закачивать прямо в мозг, как на хард.
Конечно, еще непонятно, как это произойдет, за первенство борются сразу три ведущие технологии: нано, био и медицина, но все уверяют, что как только развернутся, то человек сможет избавиться от болезней, быть всегда молодым, очистить сосуды от бляшек: в том числе и сосуды мозга, так что человек будет все помнить и никогда ничего не забудет.
Правда, я предпочел бы не это «записывание в память», об этом мечтают как раз простые, которых Тарасюк так презрительно называет быдлом, а пропускание через быстрое усвоение материала. Чтобы я быстро смог прочесть и усвоить нужное, критически отделив важное от неважного, оставив полученную информацию лежать не в том же виде, как получил, а пополнить ею те отделы и закрома, где уже копятся данные по целому ряду интересных вопросов.
После недолгого перерыва в работе появился Арнольд Арнольдович. Я его увидел только в обеденный перерыв, он шел рядом с Глебом Модестовичем и улыбался, улыбался, улыбался, как дурак или голливудский герой, что в большинстве своем тоже дураки, но очень даже денежные дураки, а раз денежные – то не дураки вовсе.
Он и в мою сторону сверкнул звездным блеском безукоризненных зубов. Нижняя челюсть стала мощнее, массивнее, так и веет здоровой мужской агрессией, что, как шампанское, бьет в женские головы и разогревает низ живота.
– …да, – услышал я его голос, – тоже в Нижнем Новгороде!.. У них процент приживаемости самый высокий в Европе.
– А в Европе, – щегольнул знаниями Глеб Модестович, – самый высокий в мире.
– Вот-вот! – сказал Арнольд Арнольдович. – Я ему и так и эдак, а он уперся! Говорит, я патриот. Да хотя б патриот России, а то – Новгорода. Я говорю, что ты талант зарываешь в безвестности…
Жуков перебил:
– Это Дмитрий Язовцев? Ну, он не так уж и безвестен. У меня, уж поверьте, такие люди на заметке, Арнольд Арнольдович! У него своя клиника «Садко», к нему ездят делать зубы тузы из Москвы. И все насчет таких вот рискованных операций. Но что правда, то правда: переезжать даже в Москву не хочет. Про Швейцарию и слушать не желает. Да, Арнольд Арнольдович, я его вношу в особый список. Ноев ковчег – как раз для таких. Хотя, конечно, первыми туда ломанутся звезды шоу-бизнеса…
Слушавший ревниво Цибульский сказал саркастически:
– Ага, щас! Так мы их всех и примем. Разбежались.
Они вошли в кафе, я чуть замедлил шаг, вдруг ощутив, как пахнуло холодом мирового пространства. Цибульский, конечно же, прикалывается, мол, раздавать пропуска, кто пройдет через игольное ушко, а кто нет, будем мы. Но почему-то от такой шуточки мороз по коже, будто смотрю в дуло заряженной пушки, готовой выстрелить.
Может быть, потому, что у Цибульского чувство юмора на таком же уровне, как у моих ботинок, хотя острит постоянно.
Официантки быстро и ловко расставили тарелки с холодными закусками, бутылки с минеральной водой и соками. Арнольд Арнольдович жестом показал, что ему этой фигни не нужно, давайте сразу горячее жареное мясо.
К их столику подсел Орест Димыч, стеснялся, но все время заглядывал в рот Арнольду Арнольдовичу.
– А можно вопрос?..
– Ну-ну, – сказал Арнольд Арнольдович поощрительно.
– Я вот все думаю… Вы ведь столько мучений перенесли…
– Семь операций, – ответил Арнольд Арнольдович. Лицо его потемнело. – Семь операций. И полтора года без зубов.
– Все на жидкой еде? – ужаснулся Орест Димыч.
– Да.
– Не представляю! Стоило это тех мучений?
Арнольд Арнольдович сказал задумчиво:
– Как вам сказать… Все зависит от того, сколько планирую проскрипеть на этом свете. Сейчас мне семьдесят. Если не дотяну до семидесяти пяти, то проще было бы, вы правы, обойтись обычным протезом. Год сплошных и, скажем прямо, мучительных операций не стоит… возможно, не стоит двух-трехлетнего кайфа с беспроблемными зубами. Но если проживу до восьмидесяти или больше, то однозначно: стоило! Вообще-то планирую, тьфу-тьфу, с нашими возможностями прожить до ста лет. И тогда эти зубы сполна отработают все те муки, что я за них вынес.
Орест Димыч глубоко задумался, словно прикидывал свои шансы на подсадку костной ткани.
На стол передо мной поставили салат из рыбы, я ухватился за вилку, но помедлил, за мой стол пересел Глеб Модестович и знаком велел официантам ему подать тоже сюда.
– Дорогой Евгений, – обратился он ко мне, продолжая прерванный в офисе разговор, – кто-то из наших в прошлое время мудро заметил: «Кто не был радикалом в молодости – в старости будет сволочью». Потому не смущайтесь, если вы были крайне правым или крайне левым. Или вообще террористом. Если я вам скажу, кем были некоторые наши уважаемые руководители… вы за голову схватитесь.
Я пробормотал:
– Да, я слышал, что это как бы необходимый элемент развития… Но… гм… большинство населения благополучно пропускает эту стадию. Они сразу становятся благополучными и благопорядочными членами общества.
Тарасюк повернулся к нам, зло хохотнул:
– Сразу в сволочи!
Глеб Модестович поморщился.
– Дорогой Роберт Панасович, зачем так… резко. Просто они… не развиваются. Но вообще для общества это не является необходимым. Развиты должны быть только ведущие особи. А ведомые… им достаточно повышать рабочую квалификацию по мере роста научно-технического прогресса.
Тарасюк сказал едко:
– То-то я и заметил, что сволочей все больше. Время сволочей!
– Не перегибайте, – заметил Глеб Модестович мирно. – Это теперь называется иначе.
– Как?
– Ну… по-разному.
Тарасюк захохотал.
– Ну да, по-разному! Я сам могу дать несколько определений, как только вон те девушки пройдут дальше…
– Это называется, – сказал Глеб Модестович мягко, – реалистичным взглядом.
Я молча работал ножом и вилкой. Не мое дело пищать, когда общаются гиганты. Хотя, конечно, мне есть что сказать. Я вообще все чаще ловлю себя на том, что сказать мне есть что.