Синий, как море
Шрифт:
— Куда желает идти Повелитель?
Откуда я знаю? Куда-нибудь… Куда вообще можно пойти после заката солнца, кроме как в постель?
— Орбен, я все время забываю спросить… Мы какие-нибудь деньги с собой брали?
— Конечно, мой принц. Сорок золотых.
Интересно, это много или мало? Что можно купить за сорок золотых?
— А какое нынче жалованье в Сапфировском гарнизоне?
— Как везде в королевстве, мой принц. Легкий пехотинец — четыре золотых за цикл, тяжелый — восемь, конник — шесть. Младший офицер — на два золотых больше, старший —
Да не собираюсь я никого вербовать! Просто теперь, когда я знаю, что капитан Харт может на свои двенадцать золотых ежевечерне надираться целый месяц…
— Можно подумать, в нашей казне есть деньги, — брюзгливо сказал я.
— На момент нашего отбытия там было около полутора тысяч, мой принц. Не очень много, конечно, но все же…
Ну да, ну да. На сотню капитанов Хартов хватит, и еще останется. Правда, только в первый месяц. А потом?
Подождите! Стойте! Караул!
На меня откуда-то с чердака памяти выпал сундук с надписью: «Армия: тактика и стратегия». Рухнул и больно ударил по элементарной арифметике.
Фаланга легкой пехоты: двадцать бойцов. Знамя: восемь фаланг. Двадцать помножить на восемь — сто шестьдесят. Сто шестьдесят на четыре шестьсот сорок золотых за Знамя легких.
Это что же, значит, получается? Это получается, что даже хваленый гарнизон Дэдлока в этом месяце жалованья не получит? Там ведь четыре Знамени дорогостоящих тяжелых гвардейцев?
Что-то странное получается. Значит, денег у нас вовсе нет. Но Орбен как-то спокойно так говорит — не очень много, но все-таки…
— Погоди, Орбен, — сказал я. — Если я правильно считаю, на Знамя легких в месяц пойдет шестьсот сорок. А у нас всего полторы тысячи… Как же так?
Орбен хлопнул себя по лбу и легко засмеялся.
— Виноват, мой принц. Ну конечно, я ведь жалованье назвал в золотых, а казну в таленгах! Собственно, у нас с собой как раз даже не сорок золотых, а два таленга.
Он вытащил две увесистые мифриловые монеты и подбросил их на ладони.
— Значит, умножить на двадцать, — машинально сказал я вслух.
— Даже проще, — сказал Орбен. — Золотой на рыло — таленг на фалангу. Знамя легких — тридцать два таленга в месяц.
Я перевел дух.
— Ну, тогда еще ничего, — сказал я.
— Не надо бы мне в это соваться, — вполголоса сказал Орбен с виноватой интонацией, — но теперь, мой принц, даже полегче стало. Айнал мы потеряли, конечно, а он давал до сорока таленгов в месяц, но потери в войсках куда больше. Значит, дефицит бюджета уменьшился.
А ведь Орбен еще не знает о разгроме при Дайгроу! Я попытался прикинуть. Впустую, ведь я не знал величины дефицита. Но возможно, у нас теперь даже положительный баланс… О-ох! Вот в такие минуты как раз и понимаешь, что не в деньгах счастье.
— Сейчас мы с тобой увеличим дефицит, — сказал я решительно. — Сейчас мы пойдем в таверну, и станем мы там, сударь мой Орбен, есть, пить и веселиться. Хотя веселиться вроде бы не с чего.
Орбен весело засмеялся.
— Есть такая таверна, мой принц. То есть, вообще-то, это не таверна, скорее кабачок. Но кормят прилично и хороший выбор вин. Я, мой принц, когда вы меня прошлым летом в Ранскурт за книгами посылали — помните? там, как правило, и кормился. Кстати, недорого. Ну, собственно, это у меня оно получалось недорого — кувшин майнорского, два куска мяса, овощи и печеный бахар в два серебца шесть блесток обходились. Но, мой принц, прекрасный стол можно соорудить серебцов за шесть-семь…
— Идем, — твердо сказал я. — Соорудишь мне прекрасный стол на двоих. Серебцов за двенадцать-четырнадцать.
Орбен на секунду задумался.
— Со сдачей как бы не задержаться. С таленга восемнадцать золотых с серебром… Ну да ладно, растрясем хозяйскую кубышку.
— Погоди, — встревожился я. — Мне бы не хотелось, чтоб меня узнали. А то спокойно поесть не дадут.
— Дадут, — спокойно и убежденно сказал Орбен. — Кто ж к принцу осмелится приставать без дела? А в кабачке — какие дела могут быть?..
— И все-таки…
— Не обессудьте, ваше сиятельство, но никто вас там не узнает. Вы же, я прошу прощения, на людях отродясь не показывались в собственном обличье. Еще в Дианаре — да, пожалуй; кто-нибудь мог и узнать. А в Ранскурте, вы уж не обижайтесь…
— Ну, это хорошо как раз, — сказал я. — А плащ?
— А плащ вы на входе сбросите — и все. Подходит?
— Да чего там, — я махнул рукой. — Идем.
Таверна была недалеко — кварталах в четырех от дома коменданта. В сумеречных переулках попадалось не так уж и много народа, и прав был Орбен — на нас и внимания-то никто не обратил.
Девять широких ступенек, уходящих вниз, в подвал, — мечта пьяницы, на каждой выспаться можно — привели нас к прочной деревянной двери, окованной железом. Орбен нажал на рычаг, уходящий в каменную стену. С противоположной стороны весело забренчала какая-то железка. Не колокольчик, не гонг — так, сковородка.
Дверь распахнулась почти мгновенно. Перемазанный шелковичным соком малец лет восьми высунул мордочку в проем и почтительно уступил нам дорогу, гордо пряча за спину хайранакский арбалет. Тут же выскочил крошечный тощий человечек с остреньким личиком и засуетился перед нами, делая приглашающие жесты.
— Снова в Ранскурте, сударь Орбен! Рад, безмерно рад вас снова видеть у себя! Лестно знать, что старые клиенты нас помнят! И товарища с собой изволили привести? Уж постараемся, постараемся не ударить в грязь лицом. Чего изволите пожелать нынешним вечером? Доброй выпивки, поесть повкуснее, развлечься?
— Сделай нам стол, добрый Рана, в тихой сторонке, — дружелюбно говорил Орбен, минуя вслед за хозяином повороты уютного коридорчика, отделанного темным деревом. — Мы поужинаем, выпьем вина и пива, затем отдохнем после ужина. Порадуй моего достопочтенного покровителя своим искусством.