Синий Шихан (Роман 1)
Шрифт:
– Здравствуй, Петька!
– помахивая камчой, крикнул Тулеген.
– Я к тебе в гости еду.
– Здравствуй, Тулеген. Мне сказали, что вы откочевали.
– Нашел другое место... Там и травы хорошие, и вода чистая, поглядывая на Петра Николаевича, проговорил Тулеген.
– Травы и тут добрые, а вода еще лучше... Говори, я слушаю, - мрачно сказал Петр Николаевич.
– Твоя дочь тебе поклон шлет и Кодар тоже.
– От вора я поклонов не принимаю; Тулеген-бабай... Говори, где моя дочь?
– Плохие твои слова, Петька... Я старый человек, ты меня можешь убивать, но я тебе правду скажу: Кодар никогда вором не был! Если бы он
Тулеген рассказал, как мог, о состоянии Маринки в день свадьбы.
– Если ты умный человек, пойми, кто тут виноват?
Лигостаеву трудно было ответить на такой вопрос. Они стояли друг против друга на узкой тропе и напряженно молчали. Головы их коней сблизились... Игривая кобылка Тулегена, вытянув шею, обнюхивала голову Ястреба, пошлепывая губами, пыталась поймать его за ухо. Ястреб тыкался мордой в коротко подстриженную гриву подруги. Лошади хорошо знали друг друга, не раз они стояли вместе у коновязи и паслись в степи, когда Маринка приезжала в аул.
– Почему молчишь? Говори что-нибудь, - почесывая шею кобылицы, сказал Тулеген.
– Мое горе и позор мой словами не прикроешь, Тулеген-бабай... Ты подумай, что про меня скажут люди?
– сказал Петр Николаевич и глубоко вздохнул.
– Лошади, видишь, мирно живут... Только люди постоянно, как звери, грызутся... Нас, киргизов и казахов, собаками зовут. А разве я похож на собаку? Твоя дочь это лучше понимает, чем ты, умный человек. За твою дочь я сам умирать лягу. Она не считает нас плохими. А ты говоришь - Кодар вор...
– Ладно, Тулеген, не говори так. Мне ведь тяжко... Что она еще велела передать?
– Велела сказать, что жив и здоров.
– Где она? Далеко ли?
– День езды, а ночью там будешь.
– Поедем, дорогу покажешь, - решительно подтягивая поводья, сказал Петр Николаевич.
– Что ж, можно поехать, - переваливаясь на седле, в раздумье проговорил Тулеген.
– Ежели дочь забирать хочешь, она, наверно, не поедет. Драться будешь, не дадим драться... У нас в степи свой закон, сам знаешь.
– Уж очень скоро вы подчинили дочь мою степному закону... По нашему закону и по вашему корану жена должна жить у своего мужа!
– Ежели захотят приехать начальники, то мы еще дальше откочуем... Не сердись. Когда птицу прогнали из одного гнезда, она ищет себе другое. Значит, Марьямку посадили в плохое гнездо, раз она улетела. Поехали!
Бодро вскидывая головы, кони рысью пошли сначала краем ерика, а потом степью. Под конскими ногами звонко шелестел сухой ковыль, в густой некоси пряталась едва заметная узенькая тропка. Пугая коней, стайками перелетали перепелки, ныряли в траву высокозадые, тонконогие тушканчики, наводившие на Петра тоску своим уродством и трусливо прижатыми ушками.
Проскакав с полверсты галопом, Петр Николаевич пустил Ястреба шагом. Быстрая езда несколько успокоила его, но тревожные мысли не покидали ни на минуту. Как могло случиться, что его умная, гордая Маринка решилась на такой поступок? Петр Николаевич еще сам не знал, как встретит дочь, как заговорит с ней... Тяжело и страшновато было думать о предстоящей встрече...
Старый Тулеген понимал его мысли и, не надоедая разговорами, трусил на своей гнедой кобылке и монотонно пел.
Солнце уже село. Приблизились рябые, верблюжьи горы и размахнулись по краю степного горизонта синеватыми, тихими сумерками.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Месяц назад Суханов послал
"Долго гуляешь, Митрий Александрыч, - писал Тарас Маркелович Митьке большими прыгающими буквами, - пора и совесть знать. Денежки ты тратить умеешь, а наживать еще не научился. Говорю тебе напрямик, хоть сердись, хоть гневайся. Дела наши плохи, поэтому прошу немедля приехать. Братец твой господина Шпака слушает, а меня считает вроде как для модели. Ежели не хочешь остаться нищим, то приезжай скорее, а то поздно будет..."
Скрепя сердце написал Доменову, но совсем иначе. "Кряхчу по-стариковски, а все-таки пишу тебе, Авдей. Дело заставляет. А дело наше заходит в тупичок, зыбиться начинает, как хлипкий мостик. Присмотрелся я, по твоему совету, к господину и уразумел, что ты был прав. Может, с умыслом, а может и нет, но мостик он соорудил такой, что в пропасть полететь можем. Золотопромывательную фабрику выстроил на пустом месте... Выходит, породу туда надо на загорбке носить или все сооружение на другое место перетаскивать. Ты-то уж в этом деле собаку съел, понимаешь, чем это пахнет! Он, братец мой, кредитов нахватал, всяких машин накупил за границей, а они пока лежат мертвым капиталом. За все денежки уплачены, по векселям не успеваем рассчитываться, в других местах перехватываем... А Родниковская дача оборвала жилу и золота не дает... Закуплен хлеб, его надо перевозить, а платить нечем, ворох векселей пришел, кредиторы опротестовывать собираются. Хозяин пьет горькую и ничего в этом деле не смыслит. Сдается мне, паря, что спаивает его наш инженер вместе с госпожой Печенеговой. А муженек ее ворованное золото скупает. Ничего поделать нельзя. Полицейские начальники у них прикормлены жирным пирожком... Низко тебе кланяюсь, Авдей Иннокентьевич, пожалей зятя и дочь свою, приезжай. Подумаем вместе и не дадим делу погибнуть. Мне одному не под силу. Бросил бы все и ушел, да дело жалко и совесть не позволяет. Ты знаешь мой характер, попусту тревожить тебя не стал бы".
Прошел месяц, но от Доменова и Дмитрия Степанова ответа не было. Два дня назад Суханов послал телеграмму и известил зятя и тестя о забастовке.
События на прииске все развивались. В первый же день забастовки на работу не вышло свыше трехсот человек. Шпак немедленно распорядился, чтобы забастовщикам прекратили отпуск продуктов и подготовили расчет всем не вышедшим на работу. Тайные агенты, переодетые рабочими, всюду наушничали, что приказания эти исходят от управляющего Суханова, и подбивали рабочих идти громить продовольственные склады. Для охраны лабазов Шпак выставил стражников с шашками и револьверами. У продовольственных лавчонок с кошелками в руках толпились возбужденные жены золотоискателей...
Розовощекий, сытый приказчик брал у женщин заборные книжки, водя пальцем по лежащему на прилавке списку, находил нужную фамилию, прятал книжку под прилавок, коротко говорил:
– Уволен, в контору...
– Как так уволен?
– спрашивали удивленные бабы.
– Там скажут... Следующий!
К полудню весть о прекращении выдачи продуктов облетела весь прииск. В мазанках, землянках и дощатых бараках появились листки стачечного комитета, призывающие к общей забастовке. Женщины с ребятишками на руках шли в контору, ругались под окнами, кому-то грозили, собираясь группами, поднимали крик. Ребятишки Архипа Буланова шныряли между обозленными хозяйками, появлялись то тут, то там, и как только они исчезали, люди находили около себя разбросанные листки.