Синухе-египтянин
Шрифт:
Хоремхеб возликовал и с поспешностью ответил:
– Пусть это станет добрым предзнаменованием, ибо воистину я и помыслить не мог, чтобы ты, Синухе, стал первым добровольцем на этой войне. Нет, такого я от тебя не ожидал, зная, что удобства и мягкую постель ты любишь больше тягот похода. Я предполагал оставить тебя блюсти мои интересы в фиванском дворце, усердно обрабатывая твоих здешних подруг. Но так, пожалуй, даже лучше, поскольку тебя, простака, проведет кто угодно и скормит тебе любую небылицу; а если ты отправишься со мной, то у меня, по крайней мере, будет под рукой стоящий врач, а это мне, думаю, будет кстати. Правы были мои люди, Синухе, прозвавшие тебя Сыном дикого мула, когда мы воевали с хабири, – у тебя поистине сердце этой твари, раз ты не боишься хеттов!
Пока мы разговаривали, гребцы отвели судно от причала, погрузили весла в воду, и корабль заскользил вниз по реке с развевающимися по ветру вымпелами. Фиванская пристань была бела от народа, и ликующий рев толпы достигая наших ушей. Хоремхеб глубоко выдохнул и, улыбнувшись, сказал:
– Как видишь, моя речь имеет шумный успех у народа. Но пойдем ко мне в каюту, я хочу смыть кровь божества со своих рук.
Я последовал за ним. Он выставил за дверь писцов, тщательно омыл руки, понюхал их и хладнокровно заметил:
– Клянусь Сетом и всеми злыми духами, я не подозревал, что жрецы Сехмет все еще совершают человеческие жертвоприношения! Но эти старики были просто вне себя от возбуждения – ведь храмовые ворота лет сорок уже не открывались. А я-то недоумевал, зачем им понадобились хеттские и сирийские пленные, но я решил не вмешиваться.
Я ужаснулся его словам, так что ноги у меня подкосились, а Хоремхеб беспечно продолжал:
– Если б я знал заранее, вряд ли я позволил бы им это. Можешь поверить, Синухе, что я был просто обескуражен, когда оказался перед жертвенником с теплым, кровоточащим человеческим сердцем в руке! Конечно, мне хотелось скорее вымыть руки, но если благодаря этому Сехмет соблаговолит подсобить нашему оружию, то, значит, дело того стоит, ибо воистину нам понадобится всякая помощь, какая возможна и какая невозможна, хотя, пожалуй, несколько лишних копий были б полезнее и вернее, чем милости Сехмет. Но отдадим жрецам то, что им принадлежит, и они оставят нас в покое.
И он снова начал похваляться своим обращением к народу, желая, чтобы я тоже воздал должное его красноречию, но я заметил, что речь, произнесенная им перед воинами в Иерусалиме, понравилась мне куда больше. Хоремхеб оскорбленно возразил:
– Одно дело говорить с войском, а другое – с народом! Ты еще услышишь, как я разговариваю с воинами – без околичностей, прямо, как я умею. Но то, что я говорил перед храмом Сехмет, предназначалось еще и потомству, ибо я отлично сознаю, что мои слова будут высечены на камне и останутся в веках. Поэтому я выбирал совсем не те слова, которые произношу перед сражением, в мою речь были вплетены слова прекрасные и возвышенные, которые как хмель ударяют людям в голову, ослепляют их и черное делают белым. Недаром же я изучал в древних письменах речи фараонов и военачальников перед народом. И моя речь была подобием их речей. Первым делом я представил войну с хеттами как оборонительную и призвал народ восстать против захватчиков, которые совершают опустошительные набеги на порубежные египетские земли. В общих чертах это правда. При этом я не стал скрывать, что намерен одновременно отвоевать для Египта Сирию. Далее, во-вторых, я отметил, что с теми, кто пойдет со мной добровольно, все будет хорошо, а тем, кого потащат силком, будет плохо. В-третьих, я объяснил, что эта война – священная и сослался на всех египетских богов, хоть сам я отказываюсь понимать, чем одна страна святее другой или почему боги Египта вдруг окажутся могущественнее хеттских богов! Но и в древних письменах я читал, и в историях о прошлых войнах слышал, что стоит начаться войне, как тотчас обращаются к богам, и верховные военачальники в своих речах всегда призывают их. Народ любит такое, знаешь ли. А ведь ты не станешь отрицать, что моя речь произвела на них сильное действие. К тому же – не уверен, правда, принесло ли это пользу, – я расставил своих людей среди толпы, чтобы они сразу начали кричать в мою честь. Заметь также, Синухе, что, суля им победу, я не стал особенно расписывать трудности, которые ожидают нас, потому что лишений и тягот народу все равно не избежать, так что нечего его стращать заранее. А для победы в этой войне придется здорово попотеть, и, отправляясь на нее сейчас с неопытными воинами, без копий и колесниц, я чувствую себя мальчишкой, тыкающим льва в морду соломинкой. Но раз мне суждено совершать великие дела, я не сомневаюсь в конечной победе; боюсь только, что сначала многим придется умереть.
– Хоремхеб, – спросил я, – есть для тебя что-нибудь священное?
Он на мгновение задумался и ответил:
– Большому военачальнику и правителю должно видеть сквозь слова и фантазии и уметь самому использовать их как оружие. Признаюсь, Синухе, что это довольно тяжело и лишает жизнь радости, но, пожалуй, чувство, что ты своевольно управляешь людьми и заставляешь их совершать великие дела, сильнее радости. Когда я был моложе, я верил в свое копье и в своего сокола. Теперь я верю больше в свою волю и знаю, что моя воля – это моя судьба. Но моя воля истачивает меня, как точило истачивает камень. И у меня нет ни единого мгновения отдыха – ни днем ни ночью, ни во сне ни наяву и нет другого способа вкусить отдых, как только напиться допьяна. Когда я был моложе я верил в дружбу и в то, что люблю одну женщину, чье презрительное сопротивление доводило меня до безумия, но теперь я знаю, что ни один человек не может быть моей целью – только средством, и та женщина для меня теперь тоже лишь средство. Я сам – средоточие всего, из меня все исходит и ко мне все возвращается. Я – Египет, и я – народ. Поэтому, возвеличивая и укрепляя Египет, я возвеличиваю и укрепляю себя. Это правильно и разумно, как ты сам понимаешь, Синухе.
На кого-то другого его слова, вероятно, произвели бы впечатление, на того, кто не был с ним знаком. Но не на меня, знавшего его хвастливым юнцом и видевшего в Хетнечуте его родителей, пропахших сыром и коровами, хоть Хоремхеб и возвысил их. Поэтому я не мог слишком серьезно относиться к нему, как бы он ни украшал себя словами и ни старался стать в моих глазах подобным божеству. Но я скрыл от него свои мысли и начал рассказывать ему о царевне Бакетамон, которая была страшно оскорблена, не заняв в торжественном выезде Тутанхамона подобающего ее сану места – так она считала. Хоремхеб жадно слушал меня и предложил мне выпить вина, чтобы я продолжил свой рассказ. И так мы пили вино всю дорогу, пока спускались по реке к Мемфису и пока хеттские колесницы опустошали Нижние земли.
Свиток четырнадцатый
СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА
1
Во время пребывания в Мемфисе, собирая войска и снаряжение, Хоремхеб призвал к себе всех богатых людей Египта и сказал им:
– Все вы – состоятельные господа, а я только сын пастуха, рожденный на навозе. Но Амон дал мне свое благословление, а фараон доверил мне командование войском. Враг, угрожающий нашим землям, необычайно свиреп и лют, как вам, разумеется, известно. Сейчас мне будет приятно услышать от вас прямое и ясное признание того, что война требует от каждого жертв и что именно поэтому вы уменьшили меры зерна для своих рабов и работников и подняли цены на все товары в стране. По вашим делам и словам я догадываюсь, что вы, стало быть, готовы к великим жертвам. Это хорошо и очень мне по душе, ибо я занят приготовлениями – сбором снаряжения и средств для выплаты жалованья воинам, постройкой боевых колесниц и многими другими делами, о которых вы не имеете понятия, но которые непосредственно касаются будущей войны. Посему я предполагаю одолжить у вас часть вашей собственности, о ней я намеренно справился в налоговых списках. Этим я, впрочем, не удовольствовался и велел собрать о вас дополнительные сведения, так что теперь, полагаю, знаю доподлинно о вашем положении, в том числе и о той собственности, которую вы утаивали от сборщиков налогов во время правления ложного фараона. Ныне, однако, именем Амона правит истинный фараон, и вам больше нет нужды прятать свое богатство, напротив, вы можете открыто и с гордостью делать пожертвования на войну. Итак, каждому из вас надлежит без промедления ссудить меня половиною вашего состояния, и мне безразлично, в каком виде это будет – золотом и серебром, зерном и скотом, лошадьми и повозками, главное – быстро!
Услышав такое, богачи возопили, стали раздирать на себе одежды и жаловаться:
– Ложный фараон и так разорил нас, мы нищие люди, а те сведения, которые ты собрал о нас, лживые наветы! И какой залог мы сможем получить, если мы ссудим тебя половиной своего состояния? Какие ты собираешься платить нам проценты?
Хоремхеб дружелюбно оглядел их и ответил:
– Мой залог – победа, которую я надеюсь добыть как можно скорее с вашей помощью, дорогие друзья. А если я ее не завоюю, то придут хетты и вытрясут из вас все, так что мне мой залог представляется достаточным, Что касается процентов, то о них я намерен договариваться с каждым из вас особо и надеюсь, что мы достигнем полного согласия. Однако жалобы ваши начали звучать немного рано, ибо я не успел еще договорить до конца. Незамедлительно я нуждаюсь в половине вашего состояния – в долг, только в долг, дорогие друзья! По прохождении же луною четырех кругов вы дадите мне еще половину от оставшейся половины, а через год – еще половину от того, что там у вас будет оставаться. Вы сами наилучшим образом подсчитаете, сколько именно у вас будет оставаться, но я совершенно уверен, что этого будет достаточно, чтобы обеспечить вас супом и кашей до конца ваших дней, а это значит, что об ограблении не может быть и речи.
Богачи пали перед ним на колени, горестно вопя и биясь головами о каменный пол. Они кричали, что тогда уж лучше предадут себя в руки хеттов. С напускным изумлением Хоремхеб произнес:
– Ну что ж, вы вольны делать как хотите. Думаю, правда, что мои воины, кладущие свои животы и души на полях сражений, придут в великий гнев, узнав, что вы не желаете ничем жертвовать ради войны. Честно говоря, думаю, что мои воины уже ожидают вас за всеми дверьми с веревками в руках, чтобы связать вас, посадить на корабли и отправить к хеттам, как вы того сами хотите. Это меня очень огорчает, и я просто не понимаю, какая вам будет радость от вашей собственности, которая останется здесь, в моем распоряжении, в то время как вы с выколотыми глазами будете ворочать жернова на хеттских мельницах. Но коли вы сами этого хотите, я сообщу вашу волю своим воинам.
На это они в ужасе закричали, стали цепляться за его колени и, проклиная его, согласились на все требования. Тогда он утешил их:
– Я потому и призвал вас к себе, что знал о вашей любви к Египту и готовности к великим жертвам ради Египта. Но ведь вы богатейшие люди в нашей земле, и каждый достиг этого благодаря своей сметливости. Так что уверен: скоро вы снова разбогатеете, ибо богач всегда богатеет, даже если временами из него жмут сок. Вы, друзья, для меня – драгоценный сад, который я сердечно люблю, и если временами я и выжимаю из вас сок, как из плода граната, так что он лопается и зернышки вылетают у меня из-под пальцев, то я, как добрый садовник, никогда не попорчу деревьев, приносящих плоды, и удовольствуюсь лишь сбором урожая. К тому же помните, что я дам вам великую войну, о которой вы и мечтать не могли, а в дни войны человек с порядочным состоянием становится только богаче и наживается тем больше, чем дольше длится война, и ни одна земная сила не может этому помешать, даже податная служба фараона! Так что вам следовало бы благодарить меня. Итак, я отпускаю вас по домам со своим благословением. Идите с миром и прилежно жирейте, как брюхатые самки, раз все равно этому нельзя помешать. Я не буду возражать, если время от времени вы будете посылать мне дополнительные дары: вам следует помнить, что я собираюсь отвоевать обратно Сирию, а уж вам-то понятно, что это значит для Египта и, в конечном счете, лично для вас – если я помяну вас добрым словом в ту пору! Впрочем, можете продолжать вопить, если вам так нравится или так легче, – ваши вопли ласкают мой слух, как звяканье золота!