Синяя Рыба
Шрифт:
И я стал свободным — с того самого дня, хотя, признаться, я не сразу осознал до конца всю прелесть этого состояния. Сначала я считал себя несчастным страдальцем, потому что сожалел о прошлом и размышлял о будущем. Сейчас же я уже не занимаюсь этой ерундой. Я просто живу — так, как живет капля дождя, падающая на землю, или искра, летящая в хвосте кометы, или вот этот цветок, — он растет себе и растет, и не страдает оттого, что не умеет бегать быстрее всех.
Ребята, затаив дыхание, слушали рассказ Парадокса.
— И что было потом?
— Потом? А ничего. Было много-много светлых и прекрасных дней,
— А существуют еще парадоксы, кроме тебя? Или ты единственный? — осторожно спросил Максим.
— Единственный? Ты это серьезно?! — Докси расхохотался так, что дети уже стали опасаться, что он лопнет от смеха, — И это говорит мне человек, которому доверили магический Жезл? Да будет вам известно, что нас великое множество. Мы, Парадоксы, так устроены, что можем обитать практически везде — там, где есть Время и Пространство, есть История, а, значит, обязательно будет какой-нибудь парадокс. Некоторые стараются не замечать нас, другие пытаются сделать вид, что мы — всего лишь недоразумение, и притянуть за уши какое-нибудь объяснение, состряпанное на скорую руку, третьи и вовсе сходят с ума, пытаясь докопаться до сути. Люди так устроены — они не переносят, если есть что-то, недоступное их пониманию, и пытаются вогнать это в рамки своего мировоззрения — упорядочить, классифицировать, разложить по полочкам, да еще и бирку наклеить с инвентарным номером. Только мы, парадоксы, это страсть как не любим — когда нас классифицируют.
— Значит, парадоксы есть и в нашем мире? — оживилась Вика.
— А я вам о чем толкую? — риторически заметил Докси. — И в вашем, и в любом другом. Посудите сами, сколько раз вы сталкивались с чем-то, что нельзя было объяснить логически. Но там почти для всех мы — невидимки, лишь очень немногие способны увидеть нас, и то, если мы сами этого захотим. А вот слышать нас могут все — вспомните, доводилось ли вам слышать звуки, природу которых вы не могли выяснить? То-то же.
— Не люблю слышать звуки, когда непонятно, откуда они происходят, — признался Максим.
— А я — люблю, — заявила Вика, — Наверное, мир без парадоксов был бы слишком правильным и скучным. Не хочу жить в скучном мире.
Оазис
Дорога пошла вниз, и вскоре путники увидели узенький каменный мостик, перекинутый через пустое русло. На дне, среди песка и засохшей грязи кое-где сиротливо лежали сморщенные веревочки водных растений.
— Это лето выдалось очень засушливое, — пожаловался Докси, для приличия несколько раз опечаленно вздохнув, — Здесь должна была быть река, но, как видите, от нее ничего не осталось.
— А там, впереди, еще будут реки? — обеспокоенно поинтересовался Максим. — Мы, в отличие от тебя, не можем без воды.
— Да, но они, должно быть, тоже все пересохли. Впрочем, — ободряюще заметил он, взглянув на вытянувшиеся
Озорной ветер пустыни украшал песчаные барханы волнистыми кружевами оборок. Он работал неторопливо, со вкусом, как художник, который пишет холст, но окончательного результата добиться не мог — стремясь достичь совершенства, он то и дело находил в своей работе все новые и новые изъяны, и, без сожаления стирая предыдущие узоры, тут же создавал новые, что самое поразительное, умудряясь при этом не повторяться ни разу.
Солнце стояло в зените, беспощадно сжигая все вокруг своими лучами, не оставлявшими ни единого шанса тем, кто имел неосторожность не позаботиться вовремя о надежном укрытии. Только бутылочно-зеленые кактусы, ощетинившись, самым бессовестным образом торчали у всех на виду, всем своим видом говоря, что им решительно наплевать и на жару, и на засуху. Некоторые при этом еще и ехидно хихикали. Вскоре, однако, исчезли даже они, и Максим невольно подумал, что если бы не ослепительно-синее небо над головой, местность, по которой они шли, вполне сошла бы за декорацию к фантастическому фильму про марсиан в качестве ландшафта невзрачной, лишенной атмосферы планетки, затерянной в «далекой-предалекой Галактике».
Ноги по щиколотку увязали в песке, который неминуемо попадал в ботинки. Сначала Вика и Максим старательно вытряхивали его оттуда, но очень скоро бросили эту бессмысленную затею. Идти босиком же было невозможно — это было все равно что идти босиком по раскаленной докрасна жаровне. Пару раз впереди возникал оазис, чудесный пейзаж с пальмами и пышной зеленью, обрамлявшей синюю гладь воды. Но при ближайшем рассмотрении выяснялось, что это всего лишь миражи, на которые не скупилась пустыня, по-своему понимавшая гостеприимство, — с чувством юмора у нее явно были серьезные проблемы.
— Славится пустыня миражами, — сказал Докси тоном экскурсовода, показывающего иностранцам местные достопримечательности, — Миражи — дальние родственники парадоксов. Мы мало общаемся между собой, но нас объединяет одна цель — внести в жизнь разнообразие, сделать ее ярче, интенсивнее, колоритнее.
— Не знаю как ты, Вика, — простонал Максим, — но мне сейчас не до колорита. Еще немного — и я расплавлюсь от жары. А эти миражи… от них еще хуже. Думаешь: все, пришли, вот она, вода и привал — так нет же — мираж! Глядь — и нет ничего. Смотри-ка, еще один! Одурачить нас хочет. Надо же, как настоящий!
— Максим…
— И близко совсем, — продолжал сетовать он, — Пальмы, цветы, — все как положено. А ведь так даже и не скажешь, что это просто обман зрения, а на самом деле там ничего нет — только пески и кактусы. Конца-края нет этой разнесчастной пустыне!
— Максим…
Он обернулся и увидел, что Вика вот уже минуту настойчиво дергает его за рукав.
— Максим, это не мираж. Это Оазис. Он взаправдашний.
Словно кто-то гигантскими ножницами вырезал кусочек тропического пейзажа и поместил его посреди камней и песка на голую равнину, лишенную даже намека на какую-либо флору. Это казалось невероятным, но, тем не менее, все это великолепие было совершенно реальным — и пышная зелень экзотических растений, и шелест листьев, и ветер, принесший с собой влажную прохладу, пахнущую кокосовым молоком.