Сирена в котелке

Вехецкий Стефан

— Они всегда так.

— Не помнят о древней пословице: «Не хвались на рать едучи, а хвались едучи с…»

— Это так, но не надо выражаться, когда речь идет об исторических событиях в дни так называемого тысячелетия.

— Что-что?

— Даже и этого не понимаете. Одним словом, пригодились Ягелло запасные мечи.

— Одно только меня удивляет, что мы им фитиль вставили. В стихарях ли, в жестяных ли шапках, они, наверно, хорошо к нападению подготовились.

— Это точно, но Ягелло был парень не промах,

один на них не пошел. Литовцы, чехи, русские, татары помогли.

— Это получается, что лагерь народной демократии уже тогда сдал экзамен.

— Ясно.

— Приятно вспомнить о такой победе и похвалиться «Грюнвальдом» даже за три тридцать десяток. Дайка еще одну пачку. Хочу на эти палаши как следует наглядеться…

?? ?? ?? ??

?? ?? ?? ??

? ?

Вон секундантов!

?? ?? ?? ??

В маленьком кино на Воле, Праге или Охоте^[22] публика состоит не из скучающих и брюзжащих, которые уже все видели и которых ничем не удивишь.

Здесь зрители живут содержанием демонстрируемого фильма, здесь принимают горячее участие в судьбе героев.

Громкие реплики превращаются в дискуссии, часто не лишенные психологической глубины и знания душ.

Посмотрим вместе с ними фильм под названием «Графиня-подкидыш, или Страшное преступление в шести комнатах с кухней» — замораживающую кровь в жилах историю из жизни родовитой аристократки. Две серии — двенадцать частей сразу.

Фильм не новый, но ловкий сценарий, богатый сюжет и интересные съемки вызывают всеобщее одобрение и интерес.

— Посмотрите, пан Печурка, что делается! Граф поймал графиню с любовником на месте преступления и не лупит его чем попало, а берет у него записку с адресом. На кой черт?

— Так ведь ясно сказано, чтобы получить удовлетворение.

— Что-что?

— Свидетелей, или, иначе, секундантов, пошлет ему на дом.

— Ага… и уж они дадут обидчику взбучку, чтобы он всю жизнь помнил! Правильно, зажиточный человек, зачем он будет сам утомляться? Свидетелям по бутылке поставит, и все будет улажено по форме.

— Вы совсем не в курсе уголовного кодекса. Секунданты сами никого не бьют. Они только приходят и говорят: «Уважаемый пан такой-то, вы оскорбили нашего товарища такого-то, и либо вы будете с ним драться, либо вы будете считаться у нас особой без чести, и каждый сможет уважаемому пану на улице или в ресторане и даже на званом обеде наплевать в физиономию, и вы не имеете права на нем отыграться».

— Пан Печурка, что вы говорите! И человек не хватается за палку и не выезжает из квартиры верхом на этих лахудрах?

— Параграф ему не позволяет. Он может только красиво поклониться и сказать: «Да, действительно это так. Мои свидетели встретятся с вами».

— Ай-ай-ай! Значит, свидетели будут драться

между собой?

— Опять вы ничего не поняли. Посмотрите лучше, что происходит. Вон в той первой карете едет граф со своей свитой, а в той второй — любовник со своими.

— А этот недотепа с бородкой и саквояжем — это кто такой? Портье из дворца, скалки для всех везет?

— А идите вы! Это доктор с лекарствами.

— Значит, прольется кровь?

— Это еще ничего! А то и труп может быть, ведь драка будет на смерть.

— Что вы говорите! Не достаточно того, что любовник жену у графа отбил, так он ему хочет еще все внутренности отбить, лишить его жизни или сделать калекой, чтобы он на старости лет милостыню с гармоникой просил? Это невозможно!

— Сейчас сами убедитесь. Вот как раз секунданты вручают графу оружие.

— Эти двое?

— Да.

— А почему они цилиндры надели? На свадьбу за дружков поедут прямо отсюда?

— Параграф такой! Секундант должен быть при цилиндре и в перчатках.

— Посмотрите, какую штуковину он ему дает. Это же наган на двенадцать персон, чтоб я умер! Плохи дела этого любовника!

— Это еще не известно… Любовнику такую же штуку дают.

— Да! И граф тоже имеет бледный вид, вверх глядит, уж не хочет ли он на дерево взобраться?

— Не беспокойтесь, он об этом совсем не думает. Просто свою графиню вспоминает.

— Это возможно. И говорит сам себе: «Ах ты, холера, чтоб тебя перевернуло, из-за тебя я имею такие дела и жизнь должен потерять под пулями. Ну, подожди же, если я благополучно вернусь домой, я на тебе отыграюсь…»

— А что эти секунданты говорят ему?

— Подзуживают, чтобы он помириться не вздумал. «Стреляй, — говорят ему, — граф, прямо в лоб, мы эту дрянь знаем, он назавтра с твоей женой то же самое учинит, если ты его сегодня простишь».

— Подумай, какие типы! Хотят, чтобы другие дрались, а сами будут из-за деревьев подглядывать.

— Если бы я был на месте этого графа, я бы как взял этого типа за грудки, как двинул ему, как проехался бы по зубам одному, другому свидетелю, так у них пропала бы охота одного человека на другого натравливать. У доктора саквояж отобрал бы, выпотрошил бы инструменты, и шуруй домой.

И без них, гадов, обойдемся. Это что получается, если моя жена мне супружескую измену устроит, то я должен вскакивать с постели в четыре часа утра, без шапки в лесу под голым небом стоять, и кто знает, может, еще быть поврежденным из огнестрельного оружпя?

Для чего? Для того чтобы двум лахудрам в цилиндрах понравиться? Чтобы доктор двадцать злотых заработал? Чтоб я пропал! Чтоб я пропал, если бы я это дело не уладил.

— Эй, пан, помолчи хоть немного, очень уж ты громко распространяешься. Каждый хочет немного поговорить, а ты так раскричался, что я слова своей невесте не могу сказать.