Сиреневая книга. Часть 1
Шрифт:
Глава 90 . Про политику.
– Послушай, Бонда, если ты такой упертый, я задам тебе один вопрос: "Кто такие политики?" На твой замутненный взгляд, а?
– А я тебе отвечу, Игорь. Это беспринципные твари. Вчера они колебались с линией партии, сегодня будут аплодировать ее развалу. Завтра, в свете новых веяний, будут пытаться создать ее жалкое подобие.
– Но это же так... возможность прислониться к косяку. Простейшая система определения свой-чужой. И то, для шоу. Игра.
– Игра
– В советское время примазавшихся было большинство, но уж никак не девяносто пять процентов.
– Ну, согласен, раньше скажем так, относительно убежденных, а не голимых циников и карьеристов было побольше, но потом уж точно стало ноль целых пять десятых. Игорь, но и ты сравни - где КПСС, и где эти ... шахер-махер шудзи-лудзи!
– Бонда, я тебя пытаю про другое, про реальную политику. Не про статистов, и не про телешоу. Ты же заявил, что понимаешь действия наших... правителей, так?
– Я сказал немного не так, я сказал "где-то понимаю", разницу чуешь? Так вот, раньше я ненавидел цинизм и бесхребетность, а сейчас убежден, что в ряде случаев, это всего лишь реализм и гибкость. Настоящий политик использует все возможности для реализации своих планов, и если эти планы реально направлены на улучшение жизни его подданных, то это хорошо.
– Ага, а фюрер тогда как?
– Не обобщай! Давай спустимся вниз и поскольку у нас, по-прежнему, политика - это концентрированное выражение экономики, то немного расконцентрируемся. Возьмем наш конкретный завод. Что произошло в девяностые? Большая Общефедеральная Жопа. Но если б наш директор был нормальным циничным политиком, что бы он сделал?
– Ну, пофантазируй...
– А он бы не вылезал из Москвы, наводил и развивал связи, валялся в ногах по министерствам, пресмыкался, орал и угрожал, убеждал, шантажировал, давал взятки и обещал откаты, но! Но он бы сохранил госзаказ по оборонке, людей и оборудование. Он бы быстренько переобулся в новых условиях и нашел бы и хоть какую-то рыночную нишу. Так делали далеко не все. И он не стал. Он же принципиальный. Был! Пока все не рухнуло. Так он опять же не застрелился, а фактически отдал завод на разграбление. За долю малую. На магазин в столице для доченьки хватило. А мог бы, сука, на личном вертолете летать, иметь бешеную зарплату, но завод бы жил и это бы ему прощали! Люди все видят...
– Бонда, он бы просто продал все гораздо дороже и свалил бы в какую-нибудь Испанию! Как следующий генеральный!
Оба твари! У второго, правда, шансов выкарабкаться уже было в разы меньше... По мне так все они... как олешинские три толстяка. Но ведь я по другим регионам покатался, есть с чем сравнить. Фонды сохранили, где-то даже обновили. Да, мухлевали с налогами, да, поскидывали социалку, да, где-то сократили штат, но и тут же новые возможности появились. И города не повымерли, как здесь. Вспомни, это ж жуть, а не жизнь!
– И это мне говорит человек, люди которого на прошлой неделе убили около пятидесяти мирных жителей! Знаешь, как про вас написали? Бондобанда!
– Бондобанда? Занятно! А то, что у мирных жителей было с собой, не сообщили?
Глава 91 .
Ты не заметила? Сейчас слушаешь Высоцкого, военные его песни, вроде все хорошо, слова правильные, только вот сейчас уже как-то... не задевает. Ассоциации идут не с войной, а с безоблачными семидесятыми. Когда казалось, что беда навсегда ушла... из наших мест. Что не будет больше никогда этой дикости - убивать людей в промышленных масштабах, этого варварства, разрушений... А тут живешь, и не знаешь, когда это все к тебе прилетит. Но догадываешься, что уже вот-вот... на ближних подступах. Твоя война. И мы ближе к Великой Отечественной, чем они тогда. Хотя у них прошло всего-то тридцать лет, казалось бы, ерунда, еще живы и повсюду трудятся участники. Но тогда был откат, а сейчас накат. А гражданская, по сути, уже идет. На окраинах бывшей империи.
– Тогда уж не на окраинах. Но я не верю, что у нас здесь будет такое! Обгоняй, там чисто!
– Хохлы тоже не верили. Наверху ж не допустят! Такого ужаса быть не может, потому что не может быть! Теперь вот имеем несколько десятков миллионов ненавидящих нас бывших братьев.
– Хохлы вечно были заполошные! Они же полутона не различают. Загораются с малейшего повода.
– Лиза! Они от нас всегда отличались только местом жительства. Более комфортным. Во всяком случае, раньше.
– Только потом подросли их детки, которые про это не знали.
– И у нас такие же подросли. Послевоенное поколение просрало Союз, эти сейчас просрут все остатки.
– Наши хорошие! Осторожно, пропусти ты его!
– Сейчас! Просвет будет, сам рвану. А этот лезет зря, ему видно хуже, чем мне. Потому и не пускаю. Может я ему жизнь спасаю? Конечно хорошие. Только легковнушаемые... Какую музыку им поставь, под такую и замаршируют. Без сердечника.
– Это наши ребята бессердечные? Ты чего мелешь-то!?
– Не наши конкретно. Наши-то, я думаю, хоть что-то уяснили. Я про молодежь вообще... И не "бессердечные", а "без сердечника". Аморфные. Как амфора. Что в них нальют, тем и пахнут. А льют сейчас, в-основном, нехорошее. Ладно...Как время-то провела? Развеялась?
– Ты знаешь, Саш, встретила я там знакомую, давно не виделись. Ну, поговорили про то, про сё. Долго сидели, все обсудили, всех вспомнили. Но я о другом. Про одного нашего знакомого спросила. Где он и вообще. А она мне говорит: "А ты что, ничего не знаешь? Он же из окна выбросился! Что-то видимо дали покурить такое. И там все мутно - отец же непростой у него. Уже два года как".
И мне так не по себе стало. Я-то его считала живым. Хоть и не общались. Знала, что он где-то есть... и все. А его на самом деле не было.
– Лиза! Я сейчас важную вещь скажу, подумай про это. Он умер для тебя в тот день, когда ты об этом узнала. Хотя из окна он вышел два года назад.
– Я как раз это и пыталась тебе донести, но не смогла так точно сформулировать.
– А я тебе так скажу: это не только про него. И не только про смерть. Если не заглядывать в мешок, то там можно предполагать и кота и зайца. Когда откроешь - выбор исчезнет. Я, скажем, мог в твое отсутствие, напиться до потери пульса и перебить всю посуду. Мог?