Сирены
Шрифт:
Дайна подняла высокий воротник шубы из канадской рыси. Поджав губы, она выпустила изо рта облачко теплого воздуха, висевшего перед ее лицом пару мгновений, прежде чем рассеяться в вечерних сумерках.
Здесь, в Нью-Йорке, Рождество ощущалось в полной мере. Нити ярких огней зажглись вдоль Шестой Авеню, а вдали виднелись тощие ветви деревьев в Центральном Парке, похожие на разноцветные метла, сердито старавшиеся прогнать темноту и холод.
Здесь нельзя было увидеть маек с короткими рукавами и теннисных туфель, открытых спортивных машин или молодых людей, несущих доски для серфинга в сторону Лагуны.
Здесь
Рубенс терпеливо стоял рядом с Дайной на тротуаре. Алекс, находившийся как обычно вместе с ними, ждал возле открытой задней дверцы лимузина, внутри которого несколькими мгновениями раньше уже забрался Марион.
– О чем ты думаешь? – обняв ее за плечи, осведомился Рубенс.
Взгляд Дайны был устремлен вдоль Шестой Авеню в направлении парка.
– Ты вряд ли поверишь, если я скажу тебе.
– Я верю всему, что ты говоришь мне. – Чуть поежившись, он натянул на руки перчатки из свиной кожи.
– Подобная глупость совсем не в твоем духе. Он пожал плечами.
– Однако это совершенная правда. Ты единственный человек из всех, кого я когда-либо знал, не совравший мне ни разу.
– Однако, может быть, я не всегда говорила тебе полную правду.
– Это совсем не одно и то же, – медленно возразил он. – Ну а теперь, – он притянул ее ближе к себе, словно нуждаясь в ее тепле, – скажи мне, что у тебя на уме.
– Я думала об этом городе.
– Городе? – Он выглядел озадаченным. – Я не понимаю.
– Прошло почти пять лет с тех пор, как я видела его в последний раз, Рубенс. Целая жизнь. Но теперь, очутившись здесь, я чувствую себя так, точно никогда не уезжала отсюда. Я наркоманка, и здесь я получаю свою дозу.
– Не понимаю, – повторил Рубенс.
– Странно, ты должен был бы понять. Ты ведь сам из Нью-Йорка. Ты должен знать, что значит этот город.
– Город – это город. Дайна. Он существует для того, чтобы им пользоваться. Я не испытываю к Нью-Йорку ни любви, ни ненависти. Я возвращаюсь сюда, когда у меня появляются здесь дела. Много лет назад я уехал отсюда в Лос-Анджелес, потому что там центр кинобизнеса. И я рад, что он именно там. Я люблю солнце и тепло. Я никогда бы не привык играть в теннис в зале и жить на двадцать пятом этаже какого-нибудь небоскреба или каждый день пользоваться поездами, добираясь в центр города с Лонг-Айленда. Впрочем, я возвращаюсь сюда достаточно часто.
– Но, очутившись здесь, Рубенс, что ты видишь вокруг себя? Просто стекло и бетон?
– Да, – ответил он все так же хмуро. – И все. Больше ничего. Я еду туда, куда мне приходится ехать и, находясь в том или ином месте,
Дайна сказала что-то так тихо, что он не расслышал наверняка. Однако, ему показалось, что она произнесла всего одно слово: «Жаль».
Нагнув голову, Дайна влезла в автомобиль. Рубенс почти сразу же последовал ее примеру.
Алекс, усевшись за руль, включил зажигание.
– Я не хочу, – сказала Дайна, – ехать на вечеринку прямо сейчас. Еще слишком рано.
– Берил договорилась о репортаже с телевизионщиками, – подчеркнуто заметил Рубенс.
– Я знаю. Очень хорошо. Она успела раза четыре напомнить мне об этом перед тем, как уехала туда.
– Только потому что ей пришлось ради этого изрядно потрудиться...
– Они подождут. – Дайна метнула на него резкий взгляд. – Разве нет?
Рубенс искоса посмотрел на Мариона.
– Я не думаю, что они уедут.
– Конечно. Берил все уладит. Она за это получает деньги.
– Куда ты хочешь поехать? – тихо осведомился Рубенс.
– Не знаю. В парк, ладно? Тебе ведь тоже он нравится. Алекс свернул налево на Шестую Авеню, в мгновение ока пролетел Сентрал Парк Сауз и помчал машину навстречу холодному черному вечеру. Блеск городских огней стал меркнуть вдали.
Нарушая молчание, царившее в машине. Дайна сказала:
– Ты думаешь, что все идет как надо, верно? Что счастливый билет у меня в кармане? – Она сидела, откинув голову на спинку обтянутого бархатом сидения. Огни фар проносившихся навстречу автомобилей внезапно вспыхивали, окрашивая в серебро ее профиль, и столь же неожиданно пропадали. В эти короткие мгновения от вспышек света ее глаза становились похожие на два сверкающих аметиста; они казались глубокими, неподвижными и озаренными неземным сиянием.
– Притормози, – прошептала она, глядя в окно, – Езжай помедленнее, Алекс.
Телохранитель притормозил на повороте, и их глазам предстала «Таверн-он-зе-Грин». На деревьях, окружавших бар, висели крошечные фонарики, похожие на золотые нити.
– Когда я была маленькой, – сказала Дайна, – и мне становилось грустно, я ходила в Планетарий наблюдать за появлением звезд. День сменяла ночь, но прежде повсюду вокруг обсерватории в сумерках выступали резко очерченные силуэты городских зданий. Потом наступала ночь. И тогда не было видно ничего, кроме звезд. – Говоря это, она на самом деле думала о другом. О том, о чем не могла им рассказать, потому что просто не выдержала бы.
– Я не думаю ничего такого, – возразил Рубенс, точно этого лирического отступления, посвященного детским воспоминаниям Дайны, и вовсе не было.
– Как любой из старых, забытых фильмов, все это сгорит в огне. Каждый кусочек загорится по краям, и огонь будет постепенно приближаться к центру, пока не останется ничего, кроме горсточки пепла, которую унесет прочь самый легкий порыв ветра. – Повернувшись к Рубенсу, она призрачно улыбнулась ему. – Вот что случится со всеми нами, не так ли, Рубенс? – Она опять улыбнулась, на сей раз куда более светло. – И знаешь, что я скажу тебе? Все это чушь и ерунда, выдуманная каким-то голливудским сценаристом, наполовину свихнувшимся, выдавая по дюжине сценариев в год. – Она сморщила губы. – Имеет значение и смысл только то, что есть сейчас. – Однако собственное сердце говорило ей иное.