Сириус
Шрифт:
Дела в Ставке шли худо. Провалилась Лодзинская операция. России представился случай отомстить за Сольдау и нанести врагу поражение более чувствительное, чем сами испытали.
Немцы прорвали русский фронт в направлении на Лович и окружили вторую русскую армию, но через несколько дней сами попали в окружение. Их ждал полный разгром и плен. Германский штаб замер в ожидании неминуемой катастрофы. Но так выпустить зверя из западни, как это сделал Рузский, мог только командир с рыбьей кровью в жилах, жаловался Николай Михайлович старой императрице. Замелькало опять откуда-то взявшееся имя Ренненкампфа. Герой Гумбенена блеснул снова своей манерой уклоняться от малейшего риска. Он шел к указанной ему позиции куриным шагом и, конечно, не прибыл вовремя. Немцам удалось вырваться из окружения.
Горячие головы заговорили о военном суде над Ренненкампфом, но их быстро охладили.
— Потише, господа. Одно слово князя Белосельского в его защиту больше значит, чем все наши обвинения. Благодарите Бога, если его просто отставят, а не дадут другого назначения на несчастье русской армии.
Николай Николаевич не решился уволить его без санкции самого императора. Государю пришлось, не выходя из вагона, подписать приказ об отчислении его от командования.
Началось самое дальнее путешествие императора. Под колокольные звоны, под пышные молебствия, под клики народных скопищ синие поезда помчались через всю Россию. Приложившись в Смоленске к иконе Божьей Матери Одигитрия, царь прикладывался на другой день в Орле к Балыкинской, в Курске — к Чудотворной, в Харькове — к Елецкой, во Владикавказе — к Моздокской.
От Владикавказа пошли в обход Кавказского хребта на Баку.
Утром — пестрый от цветов и флагов дебаркадер тифлисского вокзала, молодецкие шеренги почетного караула и звонкий голос князя Абхазии — предводителя губернского дворянства:
— Приветствуем нашего государя и радуемся всей душой прибытию его в свою древнюю Иверскую землю!
Выйдя на вокзальное крыльцо, как в день объявления войны в Петербурге, царь услышал волнующий голос народной стихии. Море голов, океан криков, пения, музыки. Такой же восточной гаммой приветствовали императора все улицы Тифлиса, по которым он следовал в Сионский собор. Из православных и армяно-грегорианских церквей выходило духовенство с крестами, с иконами под колокольный звон.
В Сионском соборе приложился к кресту из виноградных лоз, перевитому волосами святой Нины. Преосвященный Питирим подвел его к аналою с массивным серебряным крестом.
— Ваше величество, этот крест — дар вашего предка, основателя династии — государя Михаила Федоровича.
Император вспомнил пулковский разговор, после которого отменил общую мобилизацию, и помрачнел. Тайна Сириуса взволновала его опять.
В Ванском соборе его ждал Кеворк V — католикос всех армян с епископами Мисропом и Багратом, а оттуда по кривым узким уличкам, устланным великолепными коврами, прошел в мечети шиитов и суннитов. Шейх-уль-ислама Ахунда Гуссейн-заде встретил его молитвой: «Господи! Одели нас даром покорности и воздержи от преступного неповиновения… Удержи руки наши от притеснений и хищений».
Четыре дня Тифлис пел, плясал, сыпал цветами. Проводы состоялись вечером. На вокзал шли с факелами при несметном стечении народа. В дороге свита с восторгом вспоминала гостеприимную столицу. Многие мурлыкали потихоньку «Мравал Жаммиер», «Самщобло» и «Аллаверды». Их распевали накануне вечером на рауте в доме мадам Сарджевой на Сергиевской улице.
Возвращаясь в северную столицу, император долго колесил по Рязаням, по Тамбовам, чтобы обогнуть Москву — логово всех ненавидящих, всех жаждущих его погибели — Гучковых, Львовых, Челноковых, Коноваловых.
Москва была уже не царствующий град, но вертеп земств и городов — неизвестно как родившихся. Родила их война хилыми, чахлыми, обреченными на исчезновение, но поспело живительное снадобье — семьдесят два миллиона рублей от ненавистной казны. Потом — еще сто семьдесят семь миллионов.
День своего ангела царь захотел провести не здесь, а в Воронеже. Туда к нему ехала с дочерьми Александра Федоровна. Она не могла миновать Москву. Но крамольная столица встретила ее интригой. Царица жаловалась на генерала Джунковского, скрывшего время ее приезда и лишившего торжественной встречи. Говорили, будто народ не вышел оттого, что с нею была Вырубова — кто она такая, чтобы мы встречали ее наравне с государыней?!
Тон задавала Тютчева, бывшая воспитательница цесаревен. В Москве к ней благоволила великая княгиня Елизавета Федоровна, родная сестра государыни.
При встрече царица едва коснулась холодными губами сестриной щеки.
— Я много слышала об образцовом порядке твоих госпиталей и хотела бы взглянуть на них.
— Можешь сделать это в любое время.
— Но если ты не рада или это неудобно тебе, я займусь чем-нибудь другим.
— Ты всегда подозрительна, Аликс, и недобра к своим родственникам.
— Но родственники меня тоже не балуют добрыми чувствами.
* * *
После Воронежа — Тамбов, Рязань, снова Москва.
На этот раз полный церемониал и пышность встречи. Оркестры, почетные караулы, несметные скопища народа. А на другой день — смотр войскам, хождение по лазаретам. Кишкин, Рябушинский, Трубецкой, Львов, Челноков, Долгоруков сопровождали царя, докладывали, объясняли, кричали «ура».
— Ехидны! — скрежетал князь Орлов. — Какими льстивыми и угодливыми прикинулись! А ведь каждый готов тут же съесть государя!.. И лазареты показывают, как ярмарочные торговцы, товар.
— Не будете же вы отрицать, князь, что лазареты у них образцовые; есть чем похвастать. Наша петербургская знать пооткрывала в своих особняках лазареты на десять, на двадцать коек, а здесь большие многоэтажные дома, вмещающие сотни и тысячи раненых. И какая чистота, какой порядок!
— Чистота! Чистота!.. Боком она обойдется нам, эта чистота!
Как только царский поезд тронулся, генерал Мосолов завел разговор с хмурым Даниловым.
— Ваше превосходительство, когда уезжают вместе с государем министр двора и я, начальник его канцелярии, от этого ни двор, ни Россия не страдают, даже если приключится какая-нибудь неожиданность. Но я не могу понять, как можно хоть на один день обезглавливать Ставку? Ведь с нами едете не только вы, генерал-квартирмейстер, но и начальник штаба, и сам верховный главнокомандующий; едет дежурный генерал Кондзеровский, много других видных чинов. Не дай Бог что-нибудь!.. Имею в виду не столько крушение поезда, сколько внезапные события на фронте. В каком положении окажется Ставка, лишенная высшего начальства?
Данилов махнул рукой.
— Вы думаете, это в первый раз? Не успела начаться война, как мы в таком же примерно составе поехали в Ровно. И для чего бы, вы думали? Только ради нескольких перемен в генералитете Юго-Западного фронта. Убрали Жигалина за трусость, сменили Безрадетского, Де-Витта, Романенко и заменили барона Зальца Эвертом. Вот и все. Великий князь Николай Михайлович спрашивал меня тогда: «Для чего же телеграф существует?» И так бывало не раз. Я пробовал докладывать его высочеству об опасности езды скопом, но все напрасно. Что до сегодняшней поездки, то на его высочество какой-то стих напал, и никакие доводы не были приняты во внимание. А ведь мы едем и везем в Галицию царя нашего на позор. Нам нечем воевать. Близок день, когда весь этот край должны будем отдать врагу. В каком виде предстанет наш император перед Европой?