Сириус
Шрифт:
Хотя она надрывно, изо всех сил старалась любить Россию и думала, что способна умереть за нее, — втайне боялась этой огромной храмины, пугавшей се скрипом своих стропил и балок. Любила только мужа и ненаглядных детей.
В ней крепла решимость не допустить до войны.
— Ты что, Аня?
— Мобилизация.
— О, это зловещее слово! Я ведь утром объяснила, что речь идет о заготовлении бумаг.
— Нет, ваше величество, теперь приказ…
— Боже мой, как я несчастна!
Перекрестившись, она пошла в кабинет к царю.
Дверь приотворена. Пусто. На столе телеграмма: «Крови-то! Крови! Останови! Григорий».
— А где же его величество?
— Уехали, — ответил Чемодуров.
Четверть часа тому назад подошел мотор, вызванный по требованию императора. Хотя с ним прибыл дворцовый комендант, государь не взял его с собой. Воейков успел посадить рядом с шофером одного только охранника, которого тут же в саду снял с поста. Когда автомобиль скрылся за деревьями, дворцовый комендант послал вдогонку по телефону целый взвод, приказав мчаться во весь опор к Гатчинскому шоссе.
Мотор остановился перед Пулковской обсерваторией на краю обрыва. Внизу заволакивалась сумраком равнина, прорезанная прямой, как струна, дорогой. Там, где она терялась на краю болотной пустыни, горел в закате адмиралтейский шпиль и погружался в темную синь Петербург. На желтом небе, один за другим, один за другим, зажигались бриллиантовые огни.
Выйдя из автомобиля, император направился к главному павильону обсерватории. В детстве он ходил сюда с братом Георгием в сопровождении воспитателей и профессоров. Помнил, как брат шутил, умоляя не зацепить ногой за пулковский меридиан, проходивший через самую середину здания. Теперь, поднявшись на крыльцо, остановился перед закрытой дверью, не зная, что предпринять.
— Вы куда, ваше высокоблагородие? Что вам угодно? Сейчас не время. Все закрыто. Извольте завтра пожаловать.
— Нельзя ли все-таки как-нибудь открыть, — нерешительно проговорил император.
— Да как же можно, ваше высокоблагородие! Чудно, право! — Сторож хотел уже дать волю своему красноречию, но почувствовал прикосновение чего-то, вроде булыжника, к ребрам. Очутившийся возле чин садовой охраны пробурчал такое, что старик со всех ног бросился бежать. В зданиях, расположенных за деревьями, захлопали двери, замелькали огни. Через минуту показался седой дородный человек, застегивающий на ходу форменный китель. За ним трусил рысцой сторож. Ступив на крыльцо, седой господин низко поклонился и, не говоря ни слова, открыл дверь главного павильона.
Портреты в золотых рамах по круглым стенам, седые бороды, голые черепа. Николай Александрович мог различить среди них только Струве — основателя обсерватории. Потом пошли бесконечные серии снимков с Луны, с Марса, с солнечных затмений. Все это он видел еще в детстве, и все осталось на местах. Даже схема движения Юпитера в 1888 году. Он хорошо ее помнил, потому что вместе с братом Георгием был взволнован рассказом о прохождении этого гиганта через созвездия Девы и Весов.
— Это страшнее, чем нашествие Наполеона, — шепнул Георгий.
Но сейчас император недолго задерживался перед знакомыми витринами.
— А у вас наблюдения производятся?
— Так точно, ваше… соблаговолите посмотреть?
Его подвели к зданию с большим куполом, разрубленным надвое. Из расщелины дымком вился голубой свет и торчала труба, как дуло орудия. Вошедши, государь не сразу различил в полумраке фигуру, припавшую к окуляру телескопа.
— А, вот вы где?
Человек вскочил на ноги.
— Я вам помешал. Простите. Возвращаться с небес на нашу планету не очень приятно.
— О нет, ваше величество, только тот и любит землю, кто часто смотрит туда.
— Гм! В детстве я смотрел и, признаться, ничего особенного не заметил.
— В детстве, ваше величество, звезды мало чем отличаются от елочных украшений, но кто сживается с мыслью о них как о солнцах, в тысячу раз превосходящих наше, чей мозг пытается осмыслить десятизначные цифры верст, отделяющих их от нас, тому страшно глядеть в эту пропасть.
— И все-таки я бы не прочь попробовать, если позволите.
Человек поклонился и жестом пригласил государя занять место у телескопа.
— Видите ли, ваше величество, маленькую точку в середине?
— Так это и есть предмет ваших наблюдений?! Что же можно установить, следя за такой искоркой?
— Очень многое, государь. Выражение «небесная механика» придумано плоскими умами. У небесных тел столько же прихотей, капризов, как у людей. И столько же случайностей в поведении.
Государь встал:
— Ну, а чем вы еще занимаетесь? Как вы назвали тогда эту звезду? Она по-прежнему?..
— Так точно, ваше величество. Похоже, что вся ярость мирового пространства сосредоточилась в созвездии Пса.
— Ярость, говорите вы?
— Да, государь, исходя из наших земных представлений, нам не приходится ждать добра оттуда.
— И давно это заметили?
— Месяца два тому назад.
— Значит, это совсем новое?
— Это очень старое, ваше величество. Заметили мы его сейчас, но началось оно еще во времена избрания на царство основателя династии, вашего предка государя Михаила Федоровича.
— Продолжайте вашу работу и не провожайте меня. Прощайте.
Когда он вышел, было темно. В кустах фыркали лошади охранников. Подойдя к автомобилю, стоявшему на краю обрыва, он увидел вдали море огней, захлестнувших полгоризонта. Звезды над ним растаяли, пропали. Только отведя взор далеко в сторону, можно было начать их различать.
Государь указал на болезненно мерцавшую звезду, нависшую над самым горизонтом где-то возле Коллина, и спросил старика астронома, как она называется.
— Сириус, ваше величество.