Система РФ в войне 2014 года. De Principatu Debili
Шрифт:
Сталин признавал идейные ограничения. Как медиум мировой цели, он не смел делать того, что слишком затруднит шествие коммунизма по миру. Система РФ зато не признает универсальных правил вообще. «Делаем, что найдем нужным!»
Суверенитет здесь трактуют как невозможность будущего суда над решениями, будь то суд общественного мнения, истории или закона.
Где не признана логика прав, там ничто не видится нарушением. Прокурор, как в деле Пановой, может запросить о снятии обвинений, а адвокат, как в деле Магнитского, действует заодно с обвинителем. Жертва Системы РФ не смеет взывать к принципам
Волюнтаризм Системы все еще несколько ограничен выгодами от глобализации и смутной памятью Элит про древнее зло. Но Государственная дума, без мысли о последствиях, громоздит драконовские запреты, для проведения которых станет необходим Драконт.
глосса в: Светскость государства тает, законы душат, дикие речи страшат. Ни нейтральности права, ни неприкосновенности частной жизни больше нет. Новое лицо Системы несовместно с респектабельностью солидного торговца Россией. В перспективе РФ – статус пиратской федерации, перепродающей отнятое у других.
Все важней скрытная игра Автора, которому все ошибочно приписывают «всё». На деле он и прежде всего не определял. Смысл игры для него в восстановлении невосстановимого: харизмы правления. Видимых оснований этому нет, и Система РФ входит в полосу потрясений, пройдя которую станет чем-то иным.
О том, как бы избежать ненависти, потеряв респектабельность
Дополнение девятнадцатое к главе
О том, каким образом избегать ненависти и презрения
Власть в Системе безразлична к ненависти и презрению подданных, но дорожит репутацией их единственного представителя. Монополия на страну закрепляет позиции Команды в торговле Россией на мировых рынках. Обвал респектабельности ставит Систему перед задачей как-то заново продать себя.
глосса а: Приход нового зачастую выглядит отвратительно. Но что настало в РФ – развал Системы или ее перегруппировка?
В викторианскую эру трех президентств 2000–2012 годов Система стояла прочно и необновляемо. Как она могла меняться, коль сам мир не мог ее изменить? Колебания газонефтяной конъюнктуры не мешают ей быть собой – игнорируя перемены среды, она пропускала их сквозь себя и, не противясь, отбирала полезные. То, чем она торгует, стоит больше или меньше, но не теряет ценности – это сама Россия как мировой поставщик сырья, опасностей и рисков. Такая Россия необычна, но респектабельна.
Говоря об уникальной властно-финансовой схеме Системы РФ, отметим опоры ее устойчивости – массовое согласие на статус-кво и геополитическую сдержанность. Но что если массы согласие отзовут? И что если Система потеряет прошлую респектабельность?
глосса б: В мировом бизнесе России заложено советское основание, именуемое «правопреемством». Преемство РФ Советскому Союзу, на которое согласился мир, было условным, а не безоговорочным. Условий два – слабость и предсказуемость; первое соблюдают поныне, второе – нет. При крушении СССР в 1991 году считали, что с ядерным потенциалом Россия унаследует и его геополитическую сдержанность. Этим Москва спасла для себя ядерный потенциал, место в Совете безопасности и суверенитет нации, гарантированный статьей 7 Устава ООН.
Критерием сдержанности сочли русскую европейскую идентичность. СССР до конца хранил идейные сдержки освободительной русской культуры, признанной части европейской семьи. Сам Дж. Оруэлл в наследии русской революции видел помеху перерастанию сталинизма в абсолютный тоталитаризм – и оказался прав. В 1991 году русскую культуру полагали надежной (и европейски понятной) суммой тормозов для любого будущего руководства страны. Там не заметили, что пафосом «демократов» перестройки стала расправа с советским идеализмом.
Символический термидор 1991–1993 года – фарс переименования улиц, замена советского гимна на гимн Глинки, проклятия большевизму и революциям. Исподволь он подвел общество к выходу из поля запретов. «Термидор слабых» наконец перешел в расправу с русскими республиканскими ценностями, усвоенными советской культурой.
Сегодня, когда высокую русскую культуру официально третируют как соучастницу «свержения законного монарха» в 1917 году, ничто в России не ограничивает наших крайностей. Система РФ сегодня – это нация-контрафакт, не более. С объединенными нациями человечества ее не роднят ни нормы, ни хотя бы осторожность. Что еще сдерживает Россию, если не Путин?
глосса в: В любой власти есть интуитивное и часто неверное представление, каким станет ее конец. Финалистские ожидания Кремля банальны: упадок моновластия, контролирующего сырье, торговлю, бюджетников и резервы. Уйдут из-под контроля Элиты, а ропот масс перерастет в революцию или бунт. «На улицы Москвы выйдут не тысяча человек, а миллион, и власть падет», – эту чушь здесь повторяют как мантру. Но беда всегда приходит с другой стороны.
Сегодня в Систему РФ вбивают чуждый ей «традиционализм» – так сборщик рухнувшей прошлым летом ракеты «Протон-М» заколачивал молотком датчики скоростей. В порываниях власти сквозят ничуть не консервативные мечты – наказать, уязвить, сделать больно.
От правки закона об НКО до разгона РИА «Новости» видно было желание унизить лояльные среды.
Цель причинить боль не кому-нибудь, а сперва лояльным, вернулась в московскую политику впервые с тридцатых годов ХХ века.
Обвал вышиб одну из опор геополитической респектабельности РФ. Что в результате? Наметилась расцепка внутренней политики с внешней торговлей.
Финансиализированная власть-экономика Системы РФ теперь стала ее затруднением.
глосса г: Путин будет последним в России, кого понимали на Западе. Когда Путин уйдет, та часть мира, которой интересна Россия, утратит код к ее пониманию. Мир найдет нас заново непредсказуемыми, а мы – шоковую реальность мира, о которой не хотели знать. Система РФ заслоняет мир от ее населения. А Путин у власти так древен, что усыпил наш интерес к планетарным переменам. Его уход столкнет РФ не в распад и не в демократию, но в шокирующую импровизацию. Чем тогда станет послепутинская система?