Сияние Каракума (сборник)
Шрифт:
— Сейчас, мама.
Раздула огонь, налила в кугман воды, поставила с помощью щипцов на самый жар. Склонилась. Кончики длинных кос упали на землю, а на белом лице заиграли горячие отблески пламени, ещё резче выступали тёмные полукружия густых бровей.
Когда вскипела вода, Огульдженнет заварила чай и вошла к свекрови. Почти следом за ней появились Атак и Оразгюль. Увидев их, Огульдженнет свой чайник тотчас поставила перед Атаком. И хотела опять выйти, ещё чаю вскипятить. Оразгюль её остановила:
— Я пить не буду. —
Огульдженнет улыбнулась, показала жестом: сейчас, мол, всё — объясню. А сама приблизилась к свекрови, зашептала на ухо:
— Мама, поговорите с Атаком. Пусть, когда бригадира увидит, попросит для меня какую-нибудь работу.
Каким-то образом неугомонная Оразгюль расслышала её слова и накинулась на младшую гелин:
— Вай, невестушка, упаси тебя бог! Мы-то думали: ты будешь положенное время сидеть, ни на кого не глядя, халат на голову накинув. И никакого дела тебе не поручали. А ежели тебе работать захотелось, то вон у детишек моих вся одежда грязная. Возьми да перестирай.
Огульдженнет без труда уловила неприязнь в её словах. «За что?» — уже в который раз подумала она, не зная, что сказать. К счастью, вмешалась Боссан-эдже.
— Иди, голубушка, к себе, — велела она Огульдженнет. — Там и поешь. А мы побеседуем пока.
Едва она скрылась, Атак недовольно пробубнил:
— Мама, чего это она надумала?
Однако Оразгюль опередила мать:
— Ей, видите ли, угодно идти работать вместе с мужчинами! В бригаду, на поле…
Атак даже вздрогнул, будто его кольнуло. Ещё бы: ближайшая родственница отправится работать, будто её прокормить в семье не в состоянии. Какое бесчестье для мужчины!
— Пусть и не думает! — со злобой выдавил он и стукнул себя кулаком по колену. — Что это ещё?
— А за детьми ухаживать не желает, — подзадоривала Оразгюль. — Вообще детей терпеть не может.
Послушав их, Боссан-эдже допила чай, остатки выплеснула из пиалы к порогу.
— Оставь эти разговоры, невестка, — мягко, но серьёзно начала она. — Бедняжка ничем перед тобой не провинилась, да и никому ещё не сделала ничего дурного. Детей, говоришь, не любит… Вот уж неправда. Как у тебя язык поворачивается!
— А что? — вскинулась Оразгюль. — Я ей ничего плохого не говорю.
— Я другое замечаю. Слова человеческого она от тебя не слышит. Работу самую грязную всегда на неё сваливаешь… Верно говорится: «Сперва к себе огонь приложи, а не обожжёшься, тогда и к другому». Перестань обижать её, говорю тебе.
— Но и ей не давайте на шею садиться! — визгливым голосом выпалила старшая гелии. — «Учи ребёнка сызмала, жену сызнова», разве не так? Что за девка своенравная?! Борык не надевает, как у всех, переоделась в старьё, а теперь, пожалуйста, в поле работать пойду… Нашли себе невестку, нечего сказать!.. Да знала я, знала, что так и выйдет!..
И Оразгюль рукавом закрыла
— Я тоже думаю, — он погладил редкую тёмную бороду, — не следует ей пока что быть среди посторонних…
— Конечно! Конечно! — поддержала мужа Оразгюль. — Всякое может случиться.
— И верно говорит жена: пусть невестка дома побольше работает.
Горько было слушать такие речи Боссан. Будто ей в сердце иглой кололи… Боссан-эдже, однако, сдержалась и даже виду не показала. Только, прибирая посуду, предложила Атаку:
— Ты бы, милый, об этом лучше переговорил с отцом.
— Отец не из тех, чтобы в этом разобраться. Эх!.. — Атак махнул рукой и потупился.
Оразгюль поднялась с места, сделав знак мужу. Потом обратилась к свекрови:
— Мама, вы не думайте, что я хочу ей худого. А с домашними делами и сама управлюсь. Но — не давайте вы ей на шею садиться! Вам же будет хуже, плакать станете… Это вам не Оразгюль.
Они удалились. Боссан-эдже немного посидела, потом в сердцах отшвырнула от себя подушку.
— Чтоб тебе высохнуть! Навязалась ты на голову Атака… Сколько злобы в твоём сердце! Ну, да что тут поделаешь…
Она вышла из кибитки. Из дверей кирпичного дома доносился голос Оразгюль:
— Не говори! Твои родители за собаку меня считают… Выгораживают младшую гелин, а нет, чтобы мне помочь…
В ответ забормотал что-то Атак. И ему плачущим, визгливым голосом вторила жена. Атак повысил голос:
— Перестань же наконец! А эта гордячка будет, как миленькая, выносить золу из твоего очага. Иначе нашему Чопану придётся отказаться от старшего брата. Пусть только возвратится живым с войны… Ну-ка, довольно тебе хныкать!
«Что же я делаю! — одёрнула себя Боссан-эдже. — Подслушиваю…» И она отправилась к Огульдженнет.
— Не принимай ты к сердцу, невестушка, неумные речи этой скандалистки, — мягко обратилась она к младшей гелин. Та сидела, опустив голову. Впрочем, сразу попыталась улыбнуться, не огорчать свекровь:
— Мама, я не стану обижаться. Разве сейчас такое время… Просто я хотела, чтоб деверь помог мне. А тут невестка вмешалась.
Боссан-эдже решила оставить этот разговор и заговорила о другом.
— Тоя не сыграли по обычаю, в гостях сватьи не побывали! — со слезами в голосе высказала она то, что не давало ей покоя. — Ох, война распроклятая! Чопан, сыночек! Да когда же ты вернёшься? Вай, судьба твоя горемычная!
— Мама, успокойтесь, — Огульдженнет погладила свекровь по плечу. — Ещё устроим той, поверьте. Вот только вернётся Чопан-джан… Обязательно…
Дальше она говорить не могла — комок подступил к горлу. Огульдженнет выпрямилась, отвернулась. И словно вся тоска по мужу, всё наболевшее — вдруг обратилось в слёзы. Они хлынули неудержимым потоком…