Сияние Каракума (сборник)
Шрифт:
Вытащив Инну и не отпуская её, капитан покачал головой.
— Лёгкая ты, как пушинка, того и гляди ветром унесёт.
— Спасибо за комплимент, — сказала она, осторожно, но настойчиво высвобождая свои руки.
— Похудела ты за последнее время. Повар, что ли, урезает тебе норму?
Он спрыгнул в окоп, помогая Мамедову поднять раненого. Инна помогала сверху. Короткая военная юбка открывала её круглые, испачканные в глине коленки. Капитан старался не смотреть на них. А Инна сидела на корточках, поддерживая раненого, и думала: «Чудик ты, Акмамед! Что я похудела — заметил, а сам и вовсе с лица спал, скулы одни
Раненый застонал.
— Полегоньку, товарищ капитан, ему ведь больно очень, — попросила Инна, — то и дело сознание теряет.
— Давай, Мамедов, мы его на твоей шинели унесём? — предложил капитан, когда они с сержантом выбрались из окопа.
— Не надо! — возразила Инна. — У него такое ранение, что тревожить лишний раз опасно, а санчасть наша далеко, за переездом остановилась.
— Как же быть прикажете? — развёл руками Комеков.
— Надо ещё санинструктора с носилками — мы бы его на носилках потихонечку донесли. Или, может быть, на машине, если осторожно.
— Сейчас что-нибудь сообразим, — обронил Мамедов и зашагал к расположению батареи.
— Очень замёрзла, Инна-джан? — теплеющим голосом спросил капитан. — Может, тоже пойдёшь погреешься в доме, а я посижу здесь?
— Ничего, я привыкла, потерплю, — ответила Инна тихо. — Вы идите, товарищ капитан, у вас, вероятно, дела. — И добавила: — Кожанку свою порвали где-то, рукав…
Он посмотрел на вырванный с мясом лоскут чёрного хрома, но не мог вспомнить, где его угораздило зацепиться, и только пожал плечами.
— Зайдите как-нибудь, я вам подштопаю аккуратненько, — сказала Инна.
— Зайду, — пообещал он. — Ты, пожалуйста, извини, Инна-джан, мне боевое донесение писать надо и ещё одну… одно донесение…
Инна улыбнулась бледными губами. Ползая за ранеными по полю, она разгорячилась и промокла. И сейчас с трудом сдерживала зябкую дрожь. Но на миг ей показалось, что в мире вдруг стало теплее.
Пленный шёл весело и легко, стараясь приноровить свой широкий шаг к шагам Холодова. Он всю дорогу пытался что-то рассказывать, улыбался во весь рот и лишь иногда делал нарочито испуганное лицо, таращил прозрачные стекляшки глаз в белёсых ресницах: «Шварцкапитан, у-у-у бёзэ… паф-паф… волен шиссен». — «Давай топай быстрее, шиссен, — торопил его Холодов, с пятого на десятое где понимая, а где догадываясь, о чём толкует немец. — Товарищ капитан опомнится — он нам с тобой такой шиссен покажет, что не обрадуемся: — «У-у-у! — снова испугался немец, нарочито ломая язык. — Шварцкапитан гут, шиссен — нихт гут… никс карашо стреляйт! Гитлер капут!» — «Иди, иди, фриц!» — посмеивался Холодов. «Наин! — возражал пленный — Нихт фриц! Ганс! Их бин Ганс!» Он тыкал себе в грудь растопыренной пятернёй и показывал в улыбке полный рот тусклых металлических зубов.
Возле заглохшей машины было безлюдно. «Студебеккер» стоял, во всю ширь разинув свою зелёную пасть,
— Хальт! — скомандовал Холодов. — Стой, фриц, прибыли!
Пленный остановился.
— О-о, машин! Гут машин! Их понимайт!
— Вот и показывай, как ты «их» понимаешь, — Холодов шмыгнул носом и постучал по сапогу увлёкшегося Карабекова. — Хозяева дома?.. Вылазь, земляк, помощь пришла!
Карабеков выбрался потный, измазанный в отработанном масле.
— Гнида, а не машина, — пожаловался он. — Зараза припадочная! А это кто с тобой, откуда этот рыжий?
— Механик это. Фриц пленный.
— Нихт фриц! Ганс! — уточнил немец.
— Он что, в машинах разбирается?
— Похоже, что да. На танке механиком был, должен разбираться.
— Разбираешься, фриц? — повернулся к пленному шофёр.
— Нихт фриц, их бин… — начал свою волынку немец, но опешил, увидев перед собой подобие страшного «шварцкапитана», замолк на полуслове, вытянул руки по швам.
Карабеков с сомнением оглядел долговязую фигуру.
— Ладно, — решился он, — фриц ты или шприц, но если отремонтируешь эту дуру, половину грехов тебе прошу. Лезь, ремонтируй! Растолкуй ему, Холод-джан, что к чему.
Пленный оказался человеком сообразительным.
— О-о, ремонтир, ремонтир! Их шнель, бистро-бистро!
Ом нахлобучил на уши пилотку, взгромоздился на передний буфер «студебеккера» и стал копаться в моторе.
— Как там наши? — осведомился Карабеков. — Все мои друзья живы-здоровы?
— По-моему, все, — ответил Холодов, — старшина там уточняет. Наш расчёт цел. А русановские… говорят…
— Жалко ребят, — вздохнул Карабеков. — Русанов настоящий джигит. И почему оно так бывает всегда, скажи, пожалуйста: герой — погибает, а трусишки, вроде меня… или тебя — живыми остаются. Почему это?
— У Ромашкина научился подначивать? — обиделся Холодов. — Я всё время на передовой был, снаряды подтаскивал! Не прятался за всякие заглохшие машины!
— Один-один, счёт ничейный! — беззлобно засмеялся Карабеков. — Давай по этому поводу перекур устроим, а то у меня бумажка кончилась, да и табачку нет.
Он вытер руки промасленной тряпкой, бросил её на крыло «студебеккера».
— Некурящий я, — сказал Холодов.
Карабеков сожалеюще поцокал зубами.
— И зачем только в армию берут таких молочных сосунков? Может, не ты фрица в плен взял, а он тебя?
— Сержант Мамедов специально для тебя прислал, — не стал вдаваться в подробности Холодов. — Больно хвалился фриц. Вот сержант и решил, что он сумеет наладить твою машину… чтобы ты в следующий раз тоже участие в бою принимал, а не расспрашивал о нём у других.
— Удары ниже пояса — приём запрещённый, — парировал Карабеков. — А хвалиться многие любят. Кого ни встретишь, все без исключения хвастаются, а как до дела коснётся — в кусты. Впрочем, бывают и по-настоящему знающие люди. В нашем колхозе механик такой был. Я его вспомнил, как на немца посмотрел: рослый такой же, и зубы вставные, только не рыжий правда, а чёрный, у нас все черноволосые. Так этот механик настоящий чудодей был. Настолько машину знал, что любую неисправность определял по звуку, даже на спор шёл.