Сияние Каракума (сборник)

Хаидов Аллаберды

Послушает минуту, другую и, ни до чего руками не дотрагиваясь, говорит: там-то неисправность, в таком-то месте дефект. А фрицу, думаю, её не осилить.

— А что с ней? — поинтересовался Холодов, чтобы поддержать разговор.

Он поднял брошенную Карабековым промасленную тряпку и стал тщательно протирать свой автомат.

— Знал бы я что, так и беды бы не было никакой! — воскликнул Карабеков. — То тянет, как зверь, и пушку, и полный кузов снарядов, и расчёт впридачу. Любой подъём, любая грязь ей нипочём. А то вдруг ни с того ни с сего встанет —

и хоть ты лоб об неё расшиби, а без буксира не заведётся. На этот раз даже буксир не помог. Другие машины на мины нарываются, на снаряды, а эту заразу никакой снаряд не берёт! Когда сегодня застряла возле насыпи и танк из оврага выскочил, думаю: ну, всё теперь, отмучился ты, Карабеков, избавился от своей болячки. Даже бога упомянул: помоги, мол. Нет, не помог. Наверно, в самом деле нет бога.

Холодов хмыкнул:

— Чудишь ты, Карабек — при чём тут бог? Был бы он, в первую очередь Гитлера бы убил, всех фашистов огнём спалил. А то, подумаешь, горе — машина какая-то неисправная!

— Сам сядь за руль, тогда узнаешь, где горе, а где беда! — огрызнулся Карабеков.

— Говорят, автомеханик у вас в полку был хороший. Саша. Я его не застал уже.

— Был такой. Не то что в полку, на всю дивизию славился. Комдив себе забрать его хотел, да не успел: убили фрицы Сашку. Эй, ты, фашист, долго копаться будешь?!

— Их бин кайн фашист, — сказал немец, слезая с буфера, — их бин кайн наци… я есть рот-фронт, ферштеен зи? Понимайт рот-фронт?

— Машину сделал?

— Карашо машина!

— Сейчас проверим.

Карабеков включил зажигание, нажал кнопку стартёра. Мотор чихнул, оглушительно выстрелил выхлопом, но не завёлся.

— Их гемахт! — засуетился пленный. — Я делайт!

— А это видел?! — Карабеков показал ему шиш. — Пусти тебя за руль, а после пешком догоняй? Нашёл дурнее себя!

— Пусть попробует, Карабек, — вступился за немца Холодов.

— А как удерёт на машине?

— Он не дурак, зачем ему удирать, если он добровольно в плен сдался. Я иду, а он из-за танка вылазит с поднятыми руками и орёт «Гитлер капут». Другие-то из экипажа удрали, мог бы и этот пятки смазать, а он — видишь? — не захотел. В крайнем случае — автоматы у нас, от пули и на машине далеко не уйдёт.

— Подведёшь ты меня, Холод, под трибунал, — потряс головой Карабеков, но согласился: — Лезь в кабину, рот-фронт! Поглядим, что у тебя получится.

У немца получилось — мотор заработал. Не заглушая его, пленный вылез обратно и повёл Карабекова показывать, где была неисправность.

— В трамблёр тычет, — сказал Карабеков Холодову, — я так и думал, что с зажиганием какая-то ерунда. Сто раз уже себя ругал, что в школе физику плохо учил, особенно электричество. Вот оно меня и подводит. Но Ганс наш, однако, молодец. Гут, механик! — он похлопал немца по спине. — Такой классный мастеровой, тебе бы дома работать да работать, а ты на чужое позарился! Жаль, Холод, по-ихнему я не кумекаю, а то расспросил бы его, неужто немецкая земля такая дрянная, что они всегда чужую стараются

захватить?

— Не все стараются, — резонно возразил Холодов, щурясь и проверяя на просвет чистоту канала ствола автомата. — Есть у них Тельман, есть рабочий класс, не все они фашисты.

— О-о, я, я! — воскликнул немец. — Тельман! Рот-фронт!

Он вдруг засуетился, словно вспомнив что-то, растегнул торопясь комбинезон, из пачки бумаг в целлофановом пакетике извлёк фотографию.

— Майне киндер! Малшик. Драй… три есть дети!

С фотографии улыбались три славных ребячьих рожицы. Другая карточка являла самого Ганса — строгого, торжественного и немножко смешного рядом с маленькой миловидной женщиной. На третьей тоже был он в окружении парней в рабочих спецовках.

— Майн товарич, — пояснил пленный, — арбайтеркляссе. Ферштеен зи? Работа-работа, кайн кемпфэп… никс воевать. Гитлер есть думкопф… дурак. Дойч арбайтер наци либен нихт… не есть любить наци, ферштеен?

— Похоже, что не врёт, — сказал Карабеков, возвращая пленному фотокарточки, — может, и в самом деле рабочий. И ребятишки у него весёлые, шустрые, видать, пацанята… Что делать с ним будем? Садись, Ганс, в кабину!

— Вообще-то капитан велел в штаб отвести, — сказал Холодов. — Он, знаешь, какой злой был? Чуть не пристрелил и фрица и меня вместе с ним.

— За что?

— Кто его знает. Я его первый раз таким сердитым видел. Может, из-за расчёта Русанова расстроился? Фриц перепугался, просто спасу нет, побелел весь и трясётся. Всю дорогу мне бу-бу-бу: «Шварцкапитан… шварцкапитан». Чёрный, значит, капитан напугал его. Спасибо, сержант вовремя подоспел, выручил, а то, может, и фриц сейчас покойником был бы и машина твоя стояла бы с раззявленной пастью. Вот и получился бы «шварцкапитан».

Услышав неоднократно повторенное страшное имя, пленный забормотал «Нихт шварцкапитан!» и стал выбираться из кабины.

— Сиди где приказано и помалкивай, у тебя советов не спрашивают! — прикрикнул на него Карабеков и с силой прихлопнул дверцу «студебеккера». Почесал затылок, размышляя.

— Комбат наш, может, и вспыльчивый человек, однако не без понятия, он тоже не дома отсыпался, когда аллах, как говорят, разум людям раздавал. Если у Ганса в голове немножко сквозняк, то руки у него славные — пусть поработает на советскую армию, искупит часть своих грехов. Так мы и объясним капитану.

— Это уж ты сам объясняйся, — отказался Холодов, — а меня уволь.

— Ладно, — согласился Карабеков, — беру это дело на себя. Лезь наверх, испытаем машину на ходу.

Он повёл «студебеккер» бездорожьем, радуясь ровному, уверенному урчанию мотора и тому, как легко, казалось бы без малейших усилий преодолевает машина крутые бугры и глубокие колдобины, наполненные вязкой глинистой жижей. От удовольствия он даже замурлыкал себе под нос какую-то туркменскую песенку.

Возле линии немецких окопов Холодов застучал в крышу кабины, но Карабеков и сам уже увидел санинструктора Инну, махавшую им рукой.