Сияние Каракума (сборник)
Шрифт:
Как был, распояской и босиком, Ромашкин вышел наружу. Солдаты стояли, задрав головы к небу, где ниже лёгких облачных клочков медленно плыл двухфюзеляжный разведчик «Фокке-Вульф-189».
— Самый что ни есть гадючий самолёт, — сказал один из бойцов.
Его поддержали:
— Верно. Шакалит себе потихоньку, а за ним обязательно либо артналёт, либо бомбардировщиков жди.
— Откуда ты знаешь, сержант, что это моя «рама»? — не упустил Ромашкин случая съязвить. — Это совсем другая. Моя малость пошире была, хоть и за тучами не видна.
Солдаты засмеялись, а Ромашкин закончил:
— Зря ты меня, сержант, от умственного
— Твоя, твоя, — ответил за Мамедова солдат, коловший неподалёку дрова, и более сердито добавил: — Ромашкин, будет тебе глазеть, шею свихнешь, иди-ка лучше попотей немного, помахай топориком для общего блага, а то, смотрю, застыл ты босиком.
— Сачок! — огрызнулся Ромашкин. — Дров нарубить и то не м-ожешь. Из-за таких вот сачков и «рамы» высматривают больше, чем им положено. Давай топор!
Капитан Комеков на своём КП, вынесенном далеко вперёд, к траншеям пехоты, тоже заметил назойливое рысканье вражеского самолёта-разведчика. Причин для особого беспокойства вроде бы не было — батарея надёжно замаскирована, у бойцов надёжные укрытия. Пусть себе рыскает. И всё же неспокойно, смутно, тягостно было на душе у комбата. Он вспомнил, что «рама» зудела вверху ещё ранним утром, когда они с Пановым обходили расчёты. По всем статьям, делать ей при сплошной облачности было нечего, но она летала, выискивала просветы и, значит, что-то замышляли фрицы. Но что?
Понятно, что «фоккер» ищет не их батарею, а что-то посерьёзнее: скопления танков, тяжёлой артиллерии. Какого же чёрта эта зубная боль упорно над МТС кружит? Может, туда «Катюши» подтягиваются? Майор Фокии упоминал что-то о соседстве с эрэсовцами.
Капитан позвонил в штаб. Оттуда ответили, что «раму» видят, но сказать по этому поводу ничего не могут— поблизости никакие крупные соединения не дислоцируются.
Но Комеков не мог избавиться от гнетущего чувства тревоги. Он позвонил на НП, поговорил с командиром взвода управления, с Рожковскнм, который категорически отказался идти в санбат. Комеков попросил его доверить наблюдение управленцу, а самому сходить в расчёты, проверить, как у них дела. Рожковский сказал, что сходит, но Комеков всё же сам стал звонить в расчёты. Приказал командирам орудий расчехлить пушки, проверить расчёты для стрельбы прямой наводкой и по закрытым целям, укрепить брёвнами окопы и противотанковые щели, как это уже догадался сделать на своей огневой Пашин.
Потом позвонил старшине. Старшина заверил его, что всё в порядке, только, мол, повар мурзится, что не дали ему в помощники пленного фрица, да сестричка Инна скучная что-то сидит.
— Позвать её? — добавил он, чуть приглушив бас.
Капитан хотел прикрикнуть на старшину за эти откровенные намёки, но вдруг почувствовал, что нужно, ну просто совершенно необходимо, чтобы Инна была с ним, здесь, на командном пункте. Захотелось погреть в ладонях её маленькие, всегда озябшие ладошки, вдохнуть сенную свежесть её волос, заглянуть в ясные, чистые глаза. Как она сердилась, ох, как она сердилась, когда он не взял её в рейд на Первомайск! Она даже плакать от злости не могла, хотя глаза были полны слёз. Вспоминая об этом, капитан пытался сдерживаться, но губы сами собой расползались в глупую счастливую улыбку и тепло становилось, словно кто-то дышал ему в грудь, прижавшись лицом к гимнастёрке. Не надо ей идти сюда, думал капитан, пусть сидит себе пока в тепле
Старшина деликатно покашливал на другом конце провода, ждал. Хороший ты мужик, старшина! Сердце в тебе большое, душа отзывчивая, оттого и тянется к тебе Инна. И Рожковский всем компаниям твою предпочитает не из-за того, чтобы чокнуться с тобой мятой алюминиевой кружкой, а из-за доброго слова твоего. Все вы, в общем, ребята хорошие, золотые ребята…
— Товарищ капитан, «юнкерсы»! — сунулся в землянку ординарец.
— Какие «юнкерсы»? — не понял Комеков.
— Летят, — лаконично пояснил Мирошниченко.
Комеков выбрался наружу. Да, не зря кружила «рама» — её уже не было, смылась, сделав своё дело, а вместо неё в глубокой сини неба дрожал тугой прерывистый гул пикирующих бомбардировщиков. Над ними виднелись несколько «мессершмиттов».
Первый «юнкере» круто завалился на крыло и пошёл вниз, включив сирену. Он пикировал прямо на МТС.
— Воздух! — закричали в расчёте Мамедова.
Солдаты бросились к огневой, где были отрыты укрытия. Холодов спрыгнул в окоп первым, рядом с ним присел дядя Матвей и тут же взял наизготовку автомат. Сверху на них свалился босой Ромашкин. Высунувшись из соседней щели, сержант Мамедов кричал:
— Пашин! Пашин, балда глухая! Прячься!
Но Пашин шёл прихрамывая, не обращая внимания на крики. Мамедов, ругаясь, полез из щели, может, Пашин оглох после того, как в Первомайске его контузило вторично. Взрывная волна швырнула сержанта вниз, на товарищей, взрывы бомб и вой «юнкерсов» слились в дикую какофонию.
«Что они бомбят, что? — недоумевал Комеков, следя, как бомбы с завидной точностью ложатся на территорию двора МТС. — Для чего немцам понадобилась эта нелепая демонстрация? Или всё же там успели стать «Катюши»?
А «юнкерсы» всё выли и выли. Едва выходил из пике один, как задирал хвост следующий, укладывая очередную серию бомб. «Там же Мамедов!» — спохватился комбат и кинулся звонить, но первый расчёт не отвечал — то ли поубивало их там всех, то ли все попрятались. Капитан готов был сам бежать туда, но на это ему не дано было права — он обязан находиться на командном пункте и ждать возможной атаки гитлеровцев.
Внезапно звенящий непрерывный звук вошёл в грохот и вой сирен. В небе появились, словно родившись там, два звена «ЯКов» — и сразу методичный строй «юнкерсов» распался. Вспыхнул и зачадил один бомбардировщик. Гулко — видимо, очередь «ЯКа» угодила в бомбу — взорвался второй. Остальные пустились врассыпную, наспех освобождаясь от бомбового запаса. Последний сбросил свою бомбу над лесом и тут же сам выпустил густой шлейф дыма и пошёл на снижение. «Мессершмитты» не приняли боя, пользуясь преимуществом в скорости, они удирали первыми, бросив своих подзащитных на произвол судьбы.
Солдаты вылезли из щелей, махали шапками от возбуждения. А комбат снова стал добиваться связи с первым расчётом. На сей раз оттуда ответили: Мамедов, пытаясь говорить спокойно, сообщил, что потерь нет. Нервный от пережитого напряжения, комбат выругал сержанта за то, что никто не дежурил у телефонного аппарата, пригрозил взысканием. Сержант объяснил, что дежурный связист никуда не отлучался.
— Почему же тогда не отвечали на вызов? Оглохли, скажешь?
— Связь была нарушена, товарищ капитан.