Сияние Каракума (сборник)
Шрифт:
«Не хотят открывать мне», — мелькнула мысль. Я повернулся и пошёл прочь. И тут услышал голос Гуль:
— Кто там? Заходите, калитка не заперта.
Увидев меня, она улыбнулась.
— А, это ты! Заходи же, чего стоишь?
Вот как всё просто, оказывается. У них и в мыслях не было обижаться на меня. Какие милые люди!
Гуль помогала матери накрывать на стол, Нияз Сахадович стал занимать меня разговором. Мне было неудобно, что я заставил их беспокоиться и я счёл нужным сказать
— Ну что ты! — успокоил Нияз Сахадович. — Мы рады, что ты заглянул к нам.
— Верно, верно, — поддержала его Гуль. — Я тоже рада, а то с этими занятиями закружились и вовсе не видимся! (Вот чертовка! Будто и не она отпугивала меня своим суровым взглядом!)
Я принял условия игры и сказал:
— Да, дел сейчас много.
На этот раз они угощали меня яблоками, виноградом.
— Это всё из нашего сада!
Я пробовал, нахваливал, но из головы не шла мысль: надо извиниться!
Наконец я улучил минуту и, запинаясь, сказал:
— Я прошу… В тот раз много пил… Прошу извинить… Это случайно.
Нияз Сахадович снисходительно рассмеялся:
— Молодость, молодость!.. Мы тоже когда-то были молодыми.
И уже строже добавил:
— Только во всём нужно соблюдать меру, а? Мёд, если его есть ложками, тоже может повредить.
О многом мы говорили в тот вечер. Я был очень благодарен этим людям. Они не осудили меня, а наоборот, приняли как самого близкого (почти родного) человека.
Когда я собрался уходить, Гуль вызвалась проводить меня до калитки.
— Пойдём в дом, я возьму платок. Прохладно, — позвала она.
Мы вошли в просторный коридор. Быстро пройдя по нему, Гуль распахнула дверь в одну из комнат и поманила меня.
Холодея, я подошёл. Она втолкнула меня в комнату и закрыла дверь.
— Вот, смотри!
Я огляделся. Комната была большой, светлой. Пол и стены блестели (видно недавно покрашены). Мебели мало, но диван, письменный стол, кресла — всё было в современном стиле. Дверь направо вела в другую комнату.
Заметив мой взгляд, Гуль пояснила:
— Там спальня.
И вдруг, словно боясь, что я не так пойму, она смущённо проговорила:
— Это наши комнаты!..
Я застыл: «Наши?!»
Гуль глянула на меня и ещё больше покраснела.
— Ты не думай… Если не хочешь… В общем, я уговорю и маму, и папу.
Кто-то сказал, что от счастья можно умереть. Значит, я должен был в ту же минуту упасть бездыханным. Но я был почему-то жив. Жив! Малого того, я держал в своих объятиях девушку, которая только что призналась мне в любви!
— Гуль, цветок моей любви! — шептал я. — Дорогая моя!..
Ну, можно ли быть более счастливым, чем в те дни?
Самая красивая девушка была моей. Удобная большая квартира,
Я шёл быстрым шагом к университету. Опаздывал на первую лекцию. Как вдруг услышал сзади торопливое постукивание каблучков. Оглянулся: Гуль!
— Как ты быстро ходишь, — еле переводя дух, сказала она. — Еле догнала.
— Извини.
— Шамурад, какой мне бушлук будет за радостную весть?
— Радостную весть?
— Да. Что дашь?
— Чего пожелаешь, Гульджан, всё твоё! — пробовал отшутиться я.
— Ах так? Тогда танцуй!
— Да ладно тебе!..
— Нет, ты танцуй, — настаивала Гуль.
— Что, прямо здесь?
Гуль смеялась.
— Конечно!
Что делать, пришлось мне раза два-три-повертеться да притопнуть ногой.
Гуль была довольна.
— А теперь слушай, Шамурад, — сказала она. — Тебя берут на работу в редакцию газеты.
— В газету? — удивился я. — Что я там буду делать?
— Как что делать? Ты же писатель! Будешь работать в литературном отделе. Мне пришлось долго уговаривать отца, чтобы он помог. Вначале он наотрез отказался, стал читать мне мораль: «Каждый должен ехать туда, куда назначен!»… И так далее. А потом я сказала: «И твоя дочь тоже должна ехать?». В общем, я настояла на своём. Характер у меня есть, ты же знаешь…
Я согласно кивнул, любуясь красотой Гуль. Рассказывая о своих баталиях с отцом, она раскраснелась, маленькая прядка волос упала ей на лоб и придавала лицу шаловливое выражение. Ах, как она мне нравилась в эту минуту!
— Одним словом, — продолжала Гуль, — отец переговорил с редактором газеты, тот обратился в Министерство народного образования… И вот ректор получил вчера письмо, что тебе разрешено остаться в Ашхабаде. Видишь, как я забочусь о тебе?
— Ты моя птица счастья, Гульджан. Радости моей нет конца…
Я бормотал ещё какие-то слова благодарности, понимая, что говорю что-то не то и не так. Но Гуль понимала мою растерянность и старалась успокоить.
— Ты не волнуйся, Шамурад, всё у нас будет хорошо.
— Я на всю жизнь теперь признателен твоему отцу…
— Ладно, успеешь расшаркаться, — засмеялась Гуль и потащила меня в университет. Она улыбалась, походка её стала ещё стремительней, горделивей. Она была счастлива той радостью, которой только что одарила меня.
Теперь мы друг без друга шагу не могли ступить. Вместе бывали в кино, в театре, на концертах. Мне даже еда не шла в горло, если рядом не было Гуль. Мы медлили при расставании: так не хотелось уходить друг от друга. Утром, едва встав, уже торопились встретиться.