Сияние Каракума (сборник)
Шрифт:
Мама обрадовалась моему неожиданному приезду.
— Сыночек!..
Червь вины шевельнулся во мне. Один я у них, их радость и надежда. А я, увлечённый своими успехами, даже телеграммы не дал о приезде.
На глазах мамы слёзы радости, но вина моя от этого не становится меньше.
Я показал маме диплом и первую свою книжку. Почему-то умолчал только о Гуль и о своём назначении на работу.
Мама схватила книжку, прижала её к груди.
— Чтобы первая да не была последней! Чтобы подружки у неё появились! —
Меня смущало поведение отца. Он словно и не рад был моему приезду, хотя делал всё, как положено для встречи гостя: освежевал барана, приветливо встречал односельчан, пришедших поздороваться со мной.
А я так думаю: не от чего ему хмуриться. Их труд не пропал даром, осуществилось то, о чём они с матерью мечтали. Сын их получил высшее образование. Даже того больше — стал уважаемым человеком!
Стол был уставлен множеством кушаний, а мама всё подносила и приговаривала:
— Люди, кому чего не хватает — говорите, не стесняйтесь! Кушайте, кушайте. Радость в нашем доме!
Председатель колхоза тоже заглянул к нам, сел за стол. Поздравил меня, моих родителей, а потом, засмеявшись, хлопнул шутливо отца по колену и сказал:
— Ну, Ораз-ага, теперь в твоём доме появилась опора — сын. И я больше не стану слушать твоих капризов и угроз: уйду на пенсию! Принесёшь заявление, сразу подпишу. Так и знай!
Отец ничем не ответил на шутку. А мне стало неловко за него, и я попробовал исправить положение.
— Папа ещё совсем не старый, — сказал я.
Но отец, словно воды в рот набрал, не хотел говорить ни обо мне, ни о том, что меня касается. Он всегда был таким непонятным. То, смотришь — лучше и на свете нет: приветливый, весёлый; то будто только что после драки — хмурый, неприступный.
Я знал, что он любит меня. Но любовь эта была молчаливая, тяжёлая.
В тот вечер я ещё раз отметил, что отец не изменился. Как же мне теперь быть? Не в молчанку же с ним играть?
Мои думы постарался развеять председатель колхоза, когда я пошёл его провожать.
Мы разговорились, и башлык рассказал о достижениях своего хозяйства, о его перспективах. Посёлок очень похорошел, это я сам видел.
— Школу мы какую построили, посмотри! — показывал председатель на большое двухэтажное здание. — Теперь вот нужно сделать её образцовой. Поднять успеваемость, дисциплину. Это уж от учителей зависит.
Последние слова председатель произнёс со значением, и я понял, на что он намекает. (Неужели до них ещё не дошёл слух обо мне, как о писателе?)
Поняв моё молчание по-своему, председатель стал говорить более доверительно.
— Велика роль сельской интеллигенции в колхозе. Вот возьмём нас с тобой. Оба мы молоды, ещё ничего, пожалуй, в жизни не видели. А какие задачи стоят перед нами! Свою неопытность я понял, став председателем колхоза. Раньше думал так: умей организовать сев, обработку, уборку урожая — и дело с концом. Но это не так. Во всём участвуют люди. Люди! Вот главная наша забота
Среди них есть всякие, — продолжал председатель развивать свою мысль. — Есть беспечные: живут как бог на душу послал. Есть настоящие трудяги — и это наша опора. Есть от войны пострадавшие. Находятся и такие, что страдают от своих детей. Да, да — и такие есть! Другие — жизни не рады, потому что лишены детей. И всем мы, брат мой, должны помочь. Это наши люди. Возьмём, к примеру, твоих родителей — Ораза-ага и Нурбиби-эдже. Всю жизнь они без устали трудились. Видели и нужду, и войну, и разруху. Всё вынесли на своих плечах. Теперь пора им и отдохнуть. На смену им пришли мы с тобой. Будем работать вместе, дружно. Не зря говорят: «У тагана три ножки — друг другу опора».
Мне не хотелось обижать этого хорошего человека, так дружески относившегося ко мне. Я понял, что при случае всегда найду в нём поддержку, найду верного товарища и друга.
Тем более я не мог обманывать его. Но как сказать? Я пробормотал что-то невразумительное.
Председатель приостановился, вопрошающе глядя на меня.
— Не могу, — наконец выдавил я. — Уже устроился.
В темноте трудно было увидеть выражение его глаз, но голос прозвучал недоверчиво:
— Где… устроился?
— В Ашхабаде.
— Где именно? — настаивал он.
— В редакции молодёжной газеты.
— Кроме тебя, там некому работать, что ли?
Я молчал. А когда председатель, не попрощавшись, повернулся и молча пошёл прочь, я его не задерживал.
Дома я пробыл всего два дня. (Не на отдых сюда приехал. Надо работать!). Время подгоняло. Сказал родителям о поездке в соседний район. Боялся, что мама расплачется, а отец вообще перестанет со мной разговаривать. Но мама только вздохнула и сказала:
— Что ж, доброго тебе пути. Приезжай здоровым.
Отец долго молчал, сидя на кошме и глядя на свои натруженные руки, лежащие на коленях. Я тоже невольно обратил на них внимание, и мне пришло на ум сравнение: руки были похожи на ствол саксаула, скрученный непрестанной борьбой за жизнь.
Я уж думал, что так мы молча и простимся. Но тут отец сказал:
— Мы рады, что ты успешно закончил учёбу. Хотелось бы пред смертью увидеть, как ты выйдешь в люди и станешь настоящим человеком.
В его голосе была не только грусть расставания, но и тревога за моё будущее. Я же всё это воспринял по-другому. Что ещё нужно моему отцу? Сын закончил университет, стал писателем. Обо мне в газетах пишут!..
Нет, не понять было отца, его молчаливого осуждения. С тяжёлым сердцем покинул я родной дом.
В тот же день я прибыл в совхоз. И тут начались открытия за открытием.
Как всё же далеки мы от жизни, когда набираемся теоретических знаний в студенческой аудитории!
В этих краях я раньше бывал не однажды. Несколько раз приезжали с учителем на экскурсию: археологи проводили здесь раскопки древнего кургана и мы помогали им, чем могли.