Скандинавия глазами разведчика
Шрифт:
Я выпустил в них заготовленный заряд «терапевтического лекарства», полагая, что они передумают и воздержатся от своего скоропалительного решения, но отец с матерью продолжали на нём настаивать. Мария безучастно присутствовала на беседе и, казалось, нисколечко не интересовалась разговором и тем, что решается её судьба. Она производила впечатление замкнутой, слегка заторможенной и не очень развитой анемичной особы, которую ничто вокруг не волновало. Она только согласно кивала, когда кто-нибудь из родителей обращался к ней с вопросом.
В общем, я сдался на их уговоры и приступил к оформлению документов. Воспользовавшись удобным предлогом,
Через несколько дней мать и отец приехали ко мне в Стокгольм и рассказали, что Марию таки уволили с работы под предлогом нарушения каких-то правил и она временно устроилась посудомойкой в местную тюрьму. Всё было бы хорошо, если бы к Марии не проявлял внимание один молодой заключённый [54] .
54
Шведские тюрьмы известны своими либеральными законами и вполне могут сойти за профилактории закрытого типа. Например, осуждённый за шпионаж в пользу ГРУ подполковник Стиг Берглинг был однажды на выходные дни отпущен к своей сожительнице домой. Они вместе сбежали из Швеции и скоро объявились в Москве. Для других категорий заключённых порядки ещё менее строгие.
Все необходимые документы между тем были уже отправлены в Москву, и я уже рассчитывал скоро получить оттуда ответ. Родители Марии чуть ли не ежедневно названивали мне в консульство, интересовались результатами своего ходатайства и рассказывали всё новые подробности об отношениях дочери с заключённым. Молодой парень был осуждён на несколько лет тюрьмы за участие в ограблении банка, и родители были в ужасе при одной только мысли о том, чему он может научить их дочь.
Наконец пришёл из Москвы положительный ответ. Секретариат Верховного Совета сообщал, что моим шведско-финским подопечным разрешено проживание в Петрозаводске и что местные власти предоставляют им двухкомнатную квартиру. О лучшем для них нельзя было и мечтать.
Они уже давно потихоньку распродавали свои вещи, оформляли возвращение квартиры коммунальным властям города, поэтому сборы в дорогу были недолгими. Я общался в основном с родителями и Марию давно уже — с тех пор, как она поступила на работу в тюрьму, — не видел. Отобрав у всех троих шведские паспорта, поскольку они им, как советским гражданам, были больше не нужны, выдал на руки так называемые свидетельства на возвращение. В этих свидетельствах говорилось, что имярек такой(ая)-то возвращается на постоянное жительство в Советский Союз, и выражалась просьба ко всем пограничным властям пропускать их беспрепятственно и оказывать содействие как гражданам Советского Союза.
Они попрощались со мной, чтобы на следующий день выехать через Финляндию в путь. Где-то через день мне позвонил в кабинет дежурный посольства и попросил подойти к городскому телефону. Звонок был междугородный, слышимость очень плохая, но ко всему прочему звонивший изъяснялся со мной на финском языке. Я сказал, что финским языком не владею, и предложил перейти на шведский.
— Это свонят ис Финляндии, фернее с финской краницы. Мне пажалуста висе-консула Крикорьев.
— Я слушаю.
— Это инспектор покраничной страши такой-то. Мы тут затершали трёх финноф, а мошет шветоф, утферштающих, что они краштане Софетского Союса. Фот их имена.
Финский пограничник назвал известные мне фамилии.
— Они говорят правильно, — подтвердил я. — Наше консульство в Стокгольме выдало им свидетельства на возвращение, поскольку они приняты в советское гражданство и следуют в Петрозаводск на постоянное жительство. Пожалуйста, не задерживайте их и пропустите через границу.
— Карашо. То сфитания.
После этого инцидента на финско-советской границе прошло два или три месяца, как вдруг в консульстве неожиданно появился отец Марии.
— Что случилось?
— Мария бросила нас в Петрозаводске и вернулась в Швецию.
— Как так? В связи с чем? Что-то не понравилось?
— Да нет, всё было хорошо. Встретили нас очень гостеприимно, нам всё понравилось, только... Только Мария не находила там места и в конце концов сбежала к своему знакомому.
— Какому знакомому? Ведь у неё никого не было!
— Мы тоже так думали. А оказывается, у неё там в тюрьме возникли такие тесные отношения с тем парнем, что... В общем, он закрутил ей голову
Б. сообщил, что у Т. от него должен родиться ребёнок по собственной инициативе.
— Что же будете делать?
— Пока не знаем. Без неё мы с женой тоже жить не сможем — ни в Петрозаводске, ни в любом другом месте. Если нам не удастся её вернуть обратно, тогда... тогда придётся возвращаться к ней в Швецию. Вы уж нас простите, что так получилось.
— Ну что ж, звоните, если понадобится помощь. Ваши шведские паспорта я послал по почте...
— Да нам их уже вернули. Иначе как бы мы приехали сюда?
— Да, да, конечно.
— До свидания.
— До свидания.
Уязвлённый в самых лучших чувствах, я холодно распрощался с эмигрантом-неудачником. Сейчас, когда пишу эти строки, я уж не держу на него зла, да и на Марию тоже. В конце концов, она тоже не виновата, что так была воспитана. Её пытались оградить от всех тлетворных влияний общества, вместо того чтобы научить, как им противостоять. Её оберегали от контактов со сверстниками, а потому, когда природа всё-таки взяла своё, она оказалась совершенно беззащитной перед лицом стандартных для всех, но не для неё обстоятельств.
Родителей жалко, жалко Марию, но кто виноват?
Скандинавские страны, а Швеция в особенности, всегда были и до сих пор остаются страной обетованной для всех беженцев.
По чисто объективным причинам — динамическое развитие экономики и потребность в дополнительной рабочей силе — в 1960-х и 1970-х годах Швеция привлекла к себе внушительные массы эмигрантов из Турции, Пакистана, Польши, Югославии, Греции, Латинской Америки и некоторых других стран. Не считая притока населения за счёт свободной миграции внутри стран Северного паспортного союза, среди которых одних только финских граждан в отдельные годы насчитывалось до 400 тысяч человек, колония иностранных граждан составляла примерно девятую часть всего населения страны, то есть вместе с финнами, датчанами и норвежцами она достигала примерной численности 750—800 тысяч человек.