Скатерть Лидии Либединской
Шрифт:
Помню вечер в Лаврушке в 1979 году. Я пришла от адвоката, который мне сказал, что Игорь решил объявить о том, что передумал уезжать, чтобы помочь защите. Меня это заявление повергло в какое-то жуткое отчаяние. Почему-то в Лаврушке никого не было, кроме него, и все свои эмоции я вылила на бедного Сашу. Бедный мой братец, как он меня утешал! А потом вдруг твердо сказал: «Да не мог Игорь такое сказать, подумай только — это ведь так не похоже на Игоря». Я как-то успокоилась, а много времени спустя узнала, что это действительно была самодеятельность адвоката.
Как-то мы с ним недообщались, многое не обсудили. Лола немного восполнила это во время его болезни [43] , так как вместе с его женой Наташей Журавлевой самоотверженно ухаживала за ним. Сашу очень интересовала и волновала история России. В конце 1980-х он, уже больной, успел приехать к нам в гости в Израиль и в этот приезд много говорил о ситуации в России. Очень боялся гражданской войны…
Саша умер в 1990 году, в день рождения Фадеева, 24 декабря, от рака легких.
43
Это немного не так. Мы всегда общались с Сашкой довольно тесно, он со школьных лет входил в мою «компанию» и был очень дружен до конца своих дней с моим мужем Сашей Лесскисом и его младшим братом Володей (Примеч. Лолы Либединской ).
Мама никак не могла с этим смириться. Она запрещала всем упоминать о нем, и это табу существовало довольно долго. Только в новогодней открытке от 1993 года она пишет: «26 декабря Наташа [44] читала в Пушкинском музее концерт памяти Саши, все его любимые произведения и рассказывала о нем, о том, как они познакомились, все это было прекрасно и трогательно, конечно, и очень волнительно, потом сидели в комнате за сценой, выпили водки, было хорошо, но очень грустно».
44
Наталья Дмитриевна Журавлева, актриса театра п/р Олега Табакова, вдова Александра Либединского, дочь актера Дмитрия Николаевича Журавлева.
21 сентября 2012
Н.Д.: Первое воспоминание о фамилии Либединских у меня — примерно года за два до смерти Юрия Николаевича. Был взлет дружбы и восхищения. О Лидии Борисовне я стала слышать как о папиной поклоннице.
Н.Г.: Это какой был год?
Н.Д.: Наверное, пятьдесят девятый. Я помню сильное впечатление: родители были на гастролях, а в газете мы увидели портрет Юрия Николаевича. И я маме сказала по телефону: «Вот, умер Юрий Николаевич Либединский», она сказала: «Спрячь газету! Спрячь! Папе нельзя сразу этого говорить!»
Н.Г.: А как Лидия Борисовна стала вашей свекровью?
Н.Д.: Ну, вы знаете, это вообще загадочная история. Татьяна Владимировна всегда говорила: «Ах, как жалко, что у нас нет мальчика, чтобы он женился на ком-нибудь из девочек Журавлевых».
Я уже с Лидией Борисовной была довольно близка и даже бывала в доме, потому что дружила с ее другом чтецом Яковом Михайловичем Смоленским. Мы с ней виделись на его концертах. С девочками тогда не общалась совсем — я же старше была.
А вот историю про «нас с Сашей» мне уже после рассказала Лидия Борисовна. Был наш с папой концерт в ЦДРИ, назывался он «Артистические семьи», вела его Лидия Борисовна. Она сказала Саше: «Пойдем со мной. Ну что я, одна буду?» А он: «Не хочу. Еще Журавлева бы я послушал, а дочку не хочу». — «Ну, ты его послушаешь, а с дочки уйдешь». Вот он послушал моего папу, а Лидия Борисовна ему говорит: «Саша, цветы некому поднести, отдай, а потом вместе пойдем домой».
Я же увидела какого-то человека, который шел к сцене с цветами. У Сашки были невероятные глаза, они прямо светились, когда он подал мне цветы снизу, это осталось в памяти как вспышка. Спустя время он рассказывал мне, что когда шел с цветами, то увидел, как я перед поклоном ушла за кулисы и выдохнула «уф». Отделение Марины Цветаевой было очень тяжелое, потом выходишь без сил.
Н.Г.: Да, конечно.
Н.Д.: И он мне сказал: «Мне вдруг так тебя стало жалко». А на следующий день мы с папой встречаем их на спектакле в «Ленкоме». И Лидия Борисовна c Cанькой. Я — кокетничать: «Хи-хи-хи, ха-ха-ха… Лидия Борисовна, это ваш младший сын?» Она отвечает: «Это мой единственный сын», — а у меня никакого впечатления, ничего, приятно мне, и все. Потом старшие начали нас исподволь сватать. Саша женатый был, и мальчик маленький у него. Я же только отвечала: «Растлением малолетних не занимаюсь. Вы что, с ума, что ль, сошли?»
Н.Г.: Он младше был?
Н.Д.: Почти на одиннадцать лет. Я говорю: «Даже не думайте! Оставьте меня в покое. Нет, и все — об этом речи быть не может вообще». Ну, а потом Саня, видимо, влюбился и вел себя так, как я всегда мечтала, чтоб вели мужчины. То где-то вдруг под крыльцом цветы, то еще что-то…
Я иду в театр Эрмитаж, а он сидит на скамеечке, я понимаю, что я ему нравлюсь, мне приятно, но не более того. Я говорю: «Вы что, Саш?» — «А я вам принес пластинку Окуджавы». — «Ой, ну спасибо, спасибо». — «Можно я вас подожду, а потом провожу?» А я еще тогда жила у родителей. «Ну хорошо, я сейчас быстро сыграю и выйду». И вот он пошел меня провожать, он был не слишком разговорчивым. Один раз он мне звонит и говорит: «Вот вы так любите Окуджаву, у меня есть запись. Хотите ее послушать?» — «Очень, очень хочу». И он привел меня в Лаврушку. И весь вечер мы слушали Окуджаву. И я была в совершеннейшем восторге, упоении. А потом Саша мне рассказал, что его друг Витька Персик — знаете, был такой актер, чтец — время от времени звонил: «Ну как? Ну ты сказал ей? Ну ты сказал?», потому что Саня — он же робкий.
Н.Г.: Это какие годы? Семидесятые?
Н.Д.: Это семьдесят четвертый год. Ухаживать он начал в апреле, а поженились мы в августе. В общем, дело кончилось так, что в эти дни вышел журнал, в котором была очень хорошая рецензия на мой цветаевский концерт, а я не могла его достать. Саша мне позвонил и сказал: «У меня есть». Мы тогда играли спектакль в театре Пушкина, а вход в актерский был с Бронной, с Большой Бронной… И мы назначили с ним встречу до спектакля у актерского входа. (Я вам расскажу, хотя, наверное, такие вещи не рассказывают.) Я, по своему обыкновению, слегка опаздывала и шла так торопливо — и вдруг увидела Сашку на улице. И меня как стукнуло — даже сейчас не найду слов: вот мой человек, вот он! И мы побежали друг другу навстречу, и я понимала, что мы сейчас поцелуемся, но в последний момент я сделала шаг в сторону. Он сказал: «Можно я вас подожду?» А мне надо было зайти по делу после спектакля, и я говорю: «Вы знаете, Саша, можно, но мне вот надо туда-то». — «Я вас провожу». Я быстро эпизод свой сыграла, мне гримерша говорит: «Что с тобой?» — «А что со мной? Нормально все». — «Ты светишься вся!» Короче говоря, мы пришли к знакомым — к Смоленским. Они, заразы, тоже были в курсе заговора и слегка подпоили нас с Сашкой джинчиком. И мы пошли по Петровке смотреть, где был дом Комаровского, мы зашли туда, а потом пошли в монастырь. И в монастыре мы начали целоваться. Я потом его ругала: «Ты мне даже не объяснился в любви, ты сразу полез целоваться». Он говорит: «Неправда, я сказал: „Я люблю вас, Наташа“». Я говорю: «Я не слышала».
Мы шли по бульварам к Тверской. Понимаете, наш роман был под покровительством взрослых и под покровительством… Александра Сергеевича, Марины Ивановны. Я рассказывала потом папе, как мы шли с Зоологической улицы по Бронной, мимо Морозовского дома, и смотрели, улыбаются нам черти на ограде или не улыбаются. Папа и говорит: «Ой, какая прелесть! Как Блок с Любовью Дмитриевной». А потом Саня меня повез в Шахматово, это было что-то необыкновенное. Был дивный день, мы пешком шли, и вдруг какой-то молодой человек, мы присматриваемся: он в свободной рубашке, блондин, красавец абсолютно с блоковским профилем. Я говорю: «Сашка, смотри! Александр Александрович!» Потом мы к дому пришли, а там были обломки — камни и кирпичи, и мы там ходим. У нас, наверное, особенные лица были; какая-то женщина, которая сидела там и рисовала, посмотрела на нас и мило так засмеялась: «Дай вам Бог всего хорошего!» То есть все происходило как в волшебстве…