Скатерть Лидии Либединской
Шрифт:
Спустя годы, узнав, что я пишу книгу о Библии и русской поэзии и вот подошла к главе, посвященной Блоку, на все мои тревожные недоумения, сложные вопросы о трансформациях образа Прекрасной дамы, о не разгаданной до сих пор поэме «12», с шокирующей многих фигурой Христа во главе банды уголовников, Лида ответила мне одним только восклицанием, более красноречивым, чем разглагольствования высоколобых:
— Не отдавай Блока темным силам!
Это был глас пристрастного автора, любящей женщины…
И Александр Герцен всегда оставался для нее живым человеком, которого хотелось не только донести до слушателей, собравшихся в зале московского музея его имени, но и отблагодарить, как верного друга, порадовать. Попав в Ниццу, отыскав его могилу, она возложила на нее букет из роз, потратив на него чуть ли не все деньги, скупо отмеренные для советского туриста…
Как ни утешала меня Лида, приняв и поняв мое намерение следовать за мужем в неизвестность, целая свора колебаний и сомнений грызла мое сердце. По правилам не мной придуманной игры того времени (восьмидесятый год!), обязательное заявление об эмиграции, поданное по месту службы — в моем случае в Союз писателей, — предполагало исключение из него, запрет печататься, запрет упоминать публично мое имя и еще ряд более мелких условий. На что же жить? Война в Афганистане продлила сроки оформления документов в ОВИРе на год-полтора и больше. Мы перевели дочку в школу рабочей молодежи, чтобы шибко идейные педагоги из пролетарского района Текстильщики не могли достать восьмиклассницу своим праведным гневом… Друзья не оставляли нас. Несколько коллег доверили мне свое литературное имя. В том числе Лида. Под чужими фамилиями я писала внутренние рецензии, делала переводы. Скромные гонорары за сделанные работы получали мнимые авторы и передавали мне так скоро, как только могли. Некоторые просто дарили нам деньги. Пойди поищи по всему свету такие души!..
Наступил день, когда я поняла: уехать не могу! Не могу покинуть тех и то, что так крепко любила. С мужем, тогда еще не готовым к такой перемене, пришлось развестись. Начался многоступенчатый путь возвращения на стези свои.
О том, как меня восстанавливали в низовой писательской организации — на бюро московских поэтов, какие кипели дебаты, как разделывали под орех за «предательство» одни «инженеры человеческих душ», как стойко защищали другие, не инженеры и не винтики, а просто нормальные люди, я написала в повести «Короткая пробежка». Впоследствии она вошла в две мои книги. Лида боролась за мое восстановление в СП, как лев.
Очень поддержал меня морально в то время отец Александр Мень.
Кого бы из коллег ни привозила я к нему в подмосковную Новую Деревню: Фазиля Искандера, Юрия Казакова, Анатолия Жигулина, Зиновия Паперного и, конечно, Лиду, — всех он встречал как родных, для каждого распахивалась дверь его уютного кабинетика, к услугам гостя были книжные полки, богатством своим превосходящие любой религиозный спецхран.
Стала ли Лида от этого общения более твердой в вере — не могу сказать. Возможно, она не нуждалась в этом. Она родилась христианкой — и это врожденное, родовое свойство, как мне думается, помогало ей выстоять и оставаться самой собой во всех передрягах сталинского и послесталинского времени.
Когда Лидия Борисовна пригласила нас с Павлом на празднование своего семидесятипятилетия, я написала стихи:
Лидии Либединской
Ирина Желвакова
«…И впредь храните верность нашему Герцену»
Воспоминания налетают, наплывают, кружатся в вальсе прожитого времени. И разлетаются, не в силах охватить целое, главное… Слишком невероятна личность этой необычайной женщины. Слишком велика ее восхищенная открытость миру, слишком безграничен дар деятельной любви к самым разным людям… Скажешь: человек-легенда, и не преувеличишь.
Мне повезло. Судьбе было угодно нас дружески соединить.
Сначала робко, несмело, да и как приютской послевоенной ученице в форменном платье с заштопанными локотками, привыкшей к коммуналке, еще не пережившей страхи эвакуации, дикарке, оказавшейся вдруг на сказочной переделкинской даче, где живут настоящие писатели, быть замеченной и рассчитывать на внимание?.. Подгоняло время, сочинявшее общие сюжеты.
Как описать мое «взросление с Герценом», где самая восторженная его почитательница, знаток гениальных мемуаров «Былое и думы» и сама автор книг о Герцене, уже проложила дорожку к будущему музею своей созидательной мечтой?.. Как рассказать о ее непременном, обязательном, любовном присутствии в старом особнячке на Сивцевом Вражке?..
Остается собрать осколки этих воспоминаний, да и «нанизать» их по рецепту обожаемого ею Герцена — подобно «картинкам из мозаики в итальянских браслетах», где все относится к одному сюжету, но «держится вместе только оправой и колечками». Понятно, задача не из простых. От времени «колечки» неустойчивой памяти подразвалились, диалоги почти стерлись, да и «оправа» пожухла, с возрастом покрывшись патиной.
Память дает сбои, и картинки окрашиваются новыми тонами. Впечатления упорно возвращаются к тому ощущению, что сложилось позже, а сиюминутное, пережитое в давнем былом, исчезает, тает как дым. Но попытаюсь встретиться вновь с Лидией Борисовной…
Когда это было? Думаю, вскоре после того, как у Переделкина, писательской престижной вотчины, раскинувшейся в двадцати километрах от столицы, появился и стал активно застраиваться городок-«спутник» «Мичуринец», где в зеленом дощатом арендованном у Литфонда домике из трех комнат с терраской поселился со своей семьей мой отец, писатель Александр Крон [61] . (Подобное сооружение советского минимализма середины пятидесятых, конечно, как расцениваем его теперь, можно видеть в упомянутом дачном поселке и внешне и внутри, если заглянуть в типовые сжатые интерьеры Дома-музея Булата Окуджавы на ул. Довженко № 11.)
61
Александр Александрович Крон (1909–1983), драматург, прозаик, автор пьес «Глубокая разведка», «Офицер флота», ставившихся во МХАТе и других театрах; музыкальная комедия «Раскинулось море широко» (совместно с Вc. Вишневским и В. Азаровым) шла в блокадном Ленинграде. Автор романов, из которых особенно популярными были «Бессонница», «Дом и корабль» и повесть о друге, герое-подводнике А. Маринеско «Капитан дальнего плавания».
Близким другом отца еще с 1930-х был Юрий Николаевич Либединский, видный деятель РАППа, бескорыстный участник революции, коммунист по убеждению и легендарный автор «Недели» (повесть, написанную в 1921 году, даже проходили в школе). Однако, как свидетельствуют позднейшие источники, «первую ласточку» советской литературы, отмеченную Н. Бухариным, время не пощадило. И без того к трудной судьбе Либединского хвалебная оценка в «Известиях» будущего врага народа прибавила только горечи и сослужила недобрую службу.
Крон поселился на Довженко, 5, и путь на Гоголя, 5 в Переделкине, где гораздо раньше угнездилось семейство Либединских, был не слишком дальним. Пройтись до конца по улице классика кино (теперь неузнаваемой по причине разрастания усадеб новых престижных толстосумов), восхититься дачей индивидуального кроя-строя режиссера-художника, как впоследствии узнано; миновать редкий лесок (ныне изрядно загаженный), рассмотреть дачи небожителей — литераторов и писательских генералов, бывших в то время на слуху, и после нескольких изгибов заасфальтированной шоссейки оказаться у гостеприимно распахнутых ворот дачи Лидии Борисовны.