Сказание о Старом Урале
Шрифт:
– Спасибо тебе! Внучка, что ли?
– Куда там! Пришлая душа. Вовсе недавно, перед самым ледоходом с Руси пришли: она и старуха мать; вода их в мою избу до поры до времени загнала.
– Молодуха, покажи обличив и назовись, чья будешь? – подбодрил чужую крестьянскую девушку Иванко.
Та подняла голову и вдруг выронила топор. Голубые глаза, мягкий подбородок, тяжелая коса, подвязанная узлом, домотканая опрятная девичья одежда...
– Груня?! – не своим голосом крикнул Иванко. – Ты ли это? Аль чудится мне?
Еще не пришедшая в себя от долгого пути и бедствий наводнения,
– Одно слово скажи: обещания ждать меня не забыла? Свободна ли?
И тут Грунино лицо озарилось такой ясной улыбкой, что слова не потребовалось. Поняли это даже боярин Голованов и дед Тимофей.
– Никак, суженую свою встретил, Иван? – спросил Голованов.
– Она и есть, боярин. Грунюшка это, моя невеста!
Он шагнул к девушке, обнял ее, а та уткнулась головой в его грудь и расплакалась.
Старик вонзил топор в бревно, шепнул Голованову:
– Сказывала мне намедни, что отец ее на правеже стоял, а после в яме помер. Вдвоем с матерью сюда подалась. Да, кажись, не ошиблась. Никак, судьбу свою сыскала? Радостно на такое и поглядеть, боярин!
– Правда твоя, дед Тимофей... Сколько же ты, девица-краса, прождала Ивана своего?
Груня, услышав вопрос воеводы, отстранилась от Иванка и потупилась.
– Шесть годочков, – ответил за нее мастер. – Шестнадцать ей было, как ноги из села унес. Уж увидеть-то ее в глаза не чаял, да вот сама в мою сторону подалась, все, говорит, помнила, как я тогда про Каму толковал с матерью... Только где меня на Каме искать – того не ведала. А ведь нашла! Прощения просим, боярин, дозволь нам теперь с Груней к матушке ее родимой в ноги пасть, благословения испросить!
– Ступайте, ступайте, поклонитесь матери, раз сумела дочь в страхе божьем вырастить! Да смотри, Иван, не забудь на свадьбу позвать! Со свадьбой не тяни, надолго не откладывай – через недельку и сыграете. Довольно твоей Аграфене милого ждать да за тридевять земель за ним бродить – пора ей хозяйкой к тебе в дом войти!
3
Верхний чусовской городок стоял в дремучем лесу на высоком холмистом берегу. Стена окружала его только с трех сторон – с реки не было надобности укреплять город: отвесные гранитные и известковые скалы давали ему надежную естественную защиту.
В пределах городских стен находилось озеро. Большая часть строений городка размещалась по его берегам, среди высоких елей. Озеро невелико, но глубоко, питается студеной водой из родников, бьющих по склонам холмов, тоже охваченных кольцом городских стен.
На маковке самого высокого из этих холмов срублена дозорная вышка, с нее открыт и сам городок, и заречье с лугами и болотами.
На укромной полянке с елочками, неподалеку от дозорной вышки, сидели весенним вечером на бревне строгановский воевода Досифей и старик охотник Спиря Сорокин, по прозванию Суседко, то есть домовой.
У Досифея, сменившего в воеводском звании рясу на опашень, схваченный застежками-пряжками на груди, сильно поредела борода. С прошлой зимы стали выпадать из нее волосы, может, от немочи, а может, и от скорби: сильно мучила Досифея совесть перед хозяином, Семеном Строгановым – не мог себе простить Досифей побега Игвы и Костромина из косьвенского острога.
В городке, на бережку озера, девушки, окончив дневные хлопоты, водили хороводы. Их звонкие песни доносило то слышнее, то тише. Собеседники нет-нет да прислушаются. Спиря Сорокин – седой, сгорбленный, одет по-вогульски, в зипуне из звериных шкур, кожаных штанах и обутках. В город он приехал, чтобы рассказать Досифею о некоем своем открытии, диковинном чуде на Медвежьем острове. Этот остров, глухой, никем не населенный, делит Каму на два рукава выше устья Чусовой. Досифей уже выслушал рассказ Спири, но поверить решительно не может. Вместе с тем он отнюдь не намерен обидеть Спирю явным проявлением недоверия. Ведь старик Спиря – личность необыкновенная и немаловажная. Это старожил края, из самых давних пришельцев на Чусовую и вдобавок человек, водящий дружбу со всеми племенами вогулов и их соседей – остяков, пермяков, вотяков. Лесные люди верят, что Спире благоволят священные духи, что он может с их помощью отнять или, напротив, дать вогульской семье благополучие: теплое зимовье, удачу на промысле и благоденствие в чуме. Вогулы видят в Спире как бы живое воплощение домового, оттого и прозвище – Суседко!
Оба собеседника помолчали, прислушиваясь к песням и хороводам на берегу озера. Спиря исчерпал запас доказательств насчет истинности своего рассказа, однако чувствовал, что Досифей не победил своих сомнений. Он спросил сокрушенно:
– Ужели, досточтимый воевода, слова мои за сказку принял?
– Нет, почему же за сказку? Просто сижу, размышляю о слышанном.
– Так и чуял, идя к тебе, что не дашь веры сказанному.
– Постой, постой, друг Спиря! Как мог бы я, уважая тебя, проявить недоверие к твоим словам? Но ты тоже прими в расчет, что воеводы не вольны необычные вести вслепую на веру принимать, чтобы потом в дураках не оказаться. Понять не могу, как же это все получиться могло.
Досифей встал и знаком пригласил смущенного собеседника последовать за ним.
– Ладно, вот что, Спиря! Дело-то нешуточное. Дойдем до хозяина. Сам ему обо всем и поведаешь. Поглядим, поверит ли. Хватит у тебя храбрости Семену Аникьевичу все рассказать?
– Хватит.
– Не ударь лицом в грязь! Наш хозяин тебя своим уважением не обходит. А ведь он – Семен Строганов! Давай подумай еще разок: не во сне ли тебе все это померещилось? Пора сейчас весенняя, нечистая сила резвится, радешенька над людишками надсмеяться.
– Вот тебе крест, воевода Досифей, наяву все видел.
– Ну, гляди! Значит, идем к хозяину.
Перезимовав в Кергедане, Семен Строганов после ледохода приплыл в чусовские городки, навестил воеводу Голованова, а на житье стал у Досифея. Собирался Семен осмотреть за лето притоки Чусовой, побывать на их истоках, а в проводники выбрал себе бывалого жителя чусовских лесов, охотника Спирю Сорокина.
Семен слушал с крыльца хороводные песни, когда Досифей и Спиря подошли к воеводской избе.